Черное копье

– Ты во многом прав, Малыш, – медленно сказал хоббит. – Жаль только, что ты не сказал нам этого раньше. И что же ты теперь намерен делать? Спорить с тобой я не стану – у каждого своя вера, и бессмысленно обсуждать, которая из них лучше. Гораздо важнее другое – что ты теперь намерен делать? Мы долго были друзьями, мы рубились плечом к плечу, и нам не всё равно, куда ты теперь пойдёшь. Я ведь так понимаю, ты хочешь уйти?

Наступило тяжёлое молчание. Торин сопел, кривя губы и сжимая кулаки, Малыш же совсем опустил голову.

Над ними шумел ветер в ветвях; сентябрьское солнце, уже нежаркое, играло лучами на алых боках усеявших кочки лесных ягод; где-то неподалёку сидели в кружке эльфы, и принц Форве, что-то говоря своим спутникам, время от времени бросал озабоченные взоры на заросли, где скрывались друзья.

Всё это ворвалось в сознание хоббита – вместе с острой, незнакомой доныне болью в сердце; он не знал, что такое потери, теперь же, когда уходил друг, с которым было столько пройдено вместе, пришло чувство, будто ржавый тупой нож режет по живому. И под напором этого нового чувства Фолко едва не зашатался. Малыш не должен уходить, он не может уйти, это дико, чудовищно!

– Послушай, тангар, – хрипло проговорил Торин, – я уж хотел сказать тебе всё, что думаю, но Фолко меня удержал. Ты вот только что толковал о свободе, а этот Олмер несёт всем такую несвободу, по сравнению с которой те пределы, что наложены на тебя и нас этими браслетами, покажутся детскими игрушками! Помысли об этом. И ещё – нам с хоббитом будет очень не хватать тебя…

– А почему вы решили, что я хочу куда-то уйти? – тихо вымолвил Малыш каким-то очень странным, отрешённым голосом. – Мне идти некуда… Я только объяснил, почему не пошёл с вами к Орлангуру.

– И слукавил, – тихо сказал Фолко.

В нём всё натянулось до последнего предела, незримая струна еле слышно звенела, вот-вот готовая лопнуть. Малыш вздрогнул будто ужаленный, Торин разинул рот и изумлённо воззрился на хоббита, а тот, подхваченный странной волной, говорил, уже не в силах сдержаться:

– Ты не пошёл не потому, что стремился оградить свою свободу от возможных посягательств. Ты боялся, что всезнающий Дракон скажет нам о тебе нечто такое, что ты хотел бы скрыть. Скажи лучше сам, что тебя гнетёт.

Малыш прижал обе руки к горлу, словно ему не хватало воздуха, и отшатнулся от хоббита, как от зачумлённого.

– Что ты такое несёшь… – начал было Торин, но Фолко властно перебил его:

– Помолчи, Торин! Малыш! Сказать тебе, чего ты боишься? Ты знаешь, что может содеять с тобой Махар Ауле, ваш Предвечный Отец! Ты поступил опрометчиво, не задумываясь о последствиях – а они оказались такими, что твоя совесть не выдержала. Ты постарался искупить совершённое, ты честно и храбро сражался, все ещё колеблясь между сторонами. Я понимаю тебя – я сам испытал нечто подобное в отряде Отона, когда мне казалось немыслимым поднять меч на тех, с кем я спал у одного костра и кто делился со мной походной краюхой. Скажи нам, и мы поймём тебя. Хватит метаться! Придётся выбирать, хотя и выбирать-то, по сути, тебе не из чего.

На Малыша было страшно смотреть. Он стоял, шатаясь, бледный как смерть, тяжело дыша. На лице блестели крупные бисеринки пота. Фолко с некоторым страхом следил – не рванётся ли рука Маленького Гнома к оружию, влекомая беспросветным отчаянием, охватившим его?

Однако судорожно стиснутые кулаки Малыша разжались, глубокая морщина, прорезавшая лоб, на время разгладилась, и Фолко внутренне возликовал – чаши весов склонились на их сторону.

– Хорошо, – выдавил из себя Малыш. – Так и быть, ладно. Не знаю, как ты узнал, но ладно… Торин, положи топор.

Совершенно сбитый с толку, Торин послушно положил топор на землю. Малыш глубоко вздохнул, огляделся – как бы прощаясь на всякий случай с этим миром – и заговорил. Первые же его слова ударили хоббита и Торина словно громом.

– Да, ты прав, – опуская глаза, с трудом выговорил Малыш. – Я действительно знал раньше Олмера… и выполнял кое-какие его просьбы…

И он заговорил, сбивчиво, захлёбываясь, словно торопился наконец выплеснуть из себя наболевшее; потрясённые друзья только молча слушали…