Черное платье на десерт

– Ты бы еще попросила привезти меня на черном «воронке», – мрачно заметила я, молча высвобождаясь из ее объятий. – Я не знаю, кто эти люди, но они везли меня сюда под дулом пистолета…

– Это ничего, это не страшно… Пойдем скорее, упрекать меня будешь потом… Ну и характер!

И она повела меня куда-то в глубь дома, мимо множества закрытых дверей, пока мы наконец не спустились вниз, откуда доносились кухонные запахи.

– Осторожно, здесь крутые ступени…

И действительно, мы оказались в просторной кухне, смежной со столовой – уютной, чистой и слегка прохладной, наполненной ароматами зелени, чего-то печеного, ванильного.

В кухне, помимо прочей мебели салатового оттенка, стоял большой прямоугольный стол, за которым, лицом к двери, сидел высокий худой человек с неестественно розовым, гладким, словно у ребенка, лицом. Глаза его смотрели весело.

– Познакомься, – явно волнуясь, прошептала Изольда и подтолкнула меня легонько в спину, чтобы я подошла к мужчине. – Это Иван.

– Валентина, – вежливо поздоровалась я, кивнув в знак покорности и послушания, хоть и скрипя при этом зубами от злости.

Больше всего на свете я не люблю быть кому-то обязанной, а ведь Изольда разговаривала с этим человеком именно заискивающе, словно привела меня к нему, как приводят овцу на заклание… Хотя я понимала, что, возможно, именно этому человеку она и обязана тем, что пока еще находится на свободе, а не в камере с обычными уголовниками, готовыми растерзать ее, «важняка», в клочья…

– Какая красивая у тебя племянница, – сказал Иван, задумчиво глядя на меня, словно ему и впрямь доставляло удовольствие видеть перед собой бледную, с перекошенным от страха и злости лицом девицу.

– Это она еще не в духе, да и не в форме, видишь, какая бледненькая, а в глазах – страх… Ну ничего, скоро она успокоится…

Мне было противно слушать ее, и кому какое дело до того, какое у меня лицо и какие глаза, если в ту минуту следовало думать об Изольде и о том, как ей помочь.

– Мне надо с тобой поговорить. С глазу на глаз, – сказала я, чтобы сразу приступить к разговору и сообщить Изольде о звонке Смоленской. – А вы не обижайтесь, это чисто женские дела…

– Бога ради… – Иван развел руками. – Но, может, сначала перекусишь, а, Валентина?

– Нет, сначала поговорим…

Изольда, пожимая плечами и словно извиняясь за меня, спросила у Ивана разрешения поговорить со мной в спальне.

Оставшись вдвоем, предварительно заперев дверь комнаты изнутри, мы некоторое время сидели друг напротив друга и молчали. Я нарочно не начинала разговор, чтобы услышать, что же скажет она, не выдержав паузы, поскольку именно первые слова и выразят то, что мучило тетку в отношении меня или даже себя. А она, видимо, ждала, когда же я выдам ей все то, ради чего и попросила уединиться.

Не выдержала, конечно, она. Иначе и быть не могло – кто виноват, тот и торопится оправдаться.

– Я знаю, что поступила ужасно по отношению к тебе, но прошу тебя, Валентина, забудь… забудь, пожалуйста, все, что ты могла увидеть… что было между мною и Варнавой. Тем более что бог уже наказывает меня за это. Пойми, все получилось так неожиданно…

Господи, как же дорого я бы заплатила, чтобы все это оказалось сном, моей извращенной фантазией, лишь бы только Изольде, которую я безумно любила, не приходилось так унижаться передо мной, объясняя, каким образом рядом с ней в постели оказался чужой мужчина, МОЙ мужчина, подлец Варнава… Как будто бы я, женщина, не понимаю, как это все происходит и что такое страсть?.. Но во мне, очевидно, сидели два человека, две женщины, и одна из них никак не хотела простить соперницу, так цинично поправшую любовь близкого человека.

С моего языка уже готовы были сорваться оскорбления, каверзные вопросы, связанные с ее мнимым аскетизмом и прочими пошловато-низкими деталями, которым можно было дать развитие, но я подавила в себе эту волну претензий и желание отомстить. Опустив голову, я тихонько плакала, вспоминая, сколько же боли я испытала в то незабываемое утро…

– Знаешь, а он был у меня там, в Адлере… – прошептала я, давясь слезами. – Но он мне уже не нужен… Я больше не люблю его. Не могу тебе этого объяснить. Все перегорело. Перебродило. И отболело. Изольда, как же я соскучилась по тебе!..

И я кинулась к ней, обхватила руками ее шею и стала покрывать поцелуями ее прохладное, бледное и такое родное лицо.

Мне казалось, что сердце мое не выдержит такого количества противоречивых и сложных чувств, что оно разорвется, как надорванная в нескольких местах истонченная ткань. Изольда, словно понимая это, тоже крепко обняла меня, и не было в тот момент у меня никого ближе ее. Даже мать, находящаяся сейчас в тысячах километров, никогда бы не смогла вызвать во мне такого теплого и глубокого чувства, какие бы события и переживания этому ни предшествовали.