Черноморский набат

Стрелки карманного хронометра показывали восемь часов вечера. Черное море быстро накрывала спасительная для турок темнота. Когда все исчезло в непроницаемой южной ночи, Хуссейн велел своим капитанам, не зажигая огней, крадучись разворачиваться на Босфор. С этой минуты турецкий флот уже не существовал как единое целое. Каждый корабль отныне был предоставлен самому себе. Сам капудан-паша, запершись в каюте, пил кофе, да куря кальян, думал, как будет оправдываться перед султаном, которому столько наобещал. Клетка для Ушак-паши была вдребезги разбита русскими ядрами.

Из хроники сражения: «Из неприятельских судов особенно пострадали два корабля, которые “упав” на русскую линию, прошли от нее так близко, что чуть не сцепились с кораблями арьергарда. Большие повреждения получил и вице-адмиральский корабль турок, который, “упав на ветер”, также очень близко прошел через всю русскую линию. В результате этого неудачного маневра “сей корабль и помянутые два, остались совсем уже разбиты до крайности”. Капудан-паша, пытаясь защитить их, спустился под ветер и стал проходить контргалсом в непосредственной близости от русских кораблей, через что также получил большие повреждения. Вскоре, будучи уже на ветре, Ушаков подал очередной сигнал авангарду исполнить поворот “всем вдруг” через оверштаг и, “не наблюдая свои места, каждому по способности случая, с крайней поспешностью войтить в кильватер” своего флагманского корабля, ставшего передовым. После исполненного маневра уже вся русская линия во главе с адмиралом “весьма скоро” оказалась на ветре у неприятеля, что значительно усугубило положение турок. Не надеясь выдержать очередную атаку, турки дрогнули и пустились в бегство к своим берегам. Попытка преследовать противника в боевом порядке оказалась безуспешной. Легкость в ходу турецких кораблей спасла их от разгрома».

Ночь окончательно разделила преследуемых и преследователей. Теперь Ушаков должен был полагаться лишь на свой опыт да интуицию. Преследуя Хюсейна, русский контр-адмирал велел держаться кратчайшего направления на Константинополь, справедливо полагая, что турецкий флотоводец кинется убегать именно по этому пути. Расчет Ушакова оказался верен. С рассветом российским кораблям стали попадаться обрывки снастей и обломки рангоута, щедро устилавшие море. Было ясно, что турки проходили именно здесь. Однако самих неприятельских судов обнаружить все не удавалось. Лишь дремотно ворочались тяжелые волны, да ослепительно палило взошедшее солнце. Посланные в разные стороны фрегаты тоже вернулись ни с чем. Более легкие и быстрые на ходу турецкие суда сумели-таки оторваться от русского флота, и догнать теперь их было уже нельзя.

– Ворочаем на Феодосию! – распорядился огорченный Ушаков. – Да запросите капитанов о потерях да повреждениях!

Вскоре капитаны доложились. Оказалось, что на «Святом Павле» и «Иоанне Богослове» перебиты ядрами грот-мачты. Такое же повреждение получил и флагманский «Рождество Христово». На «Андрее Первозванном» турки перебили фок-мачту. Убитых по эскадре насчитывалось тридцать, да семь десятков раненых. По старому морскому обычаю погибших хоронили в море, завернув в флагдух и привязав к ногам ядро. Корабли и фрегаты приспускали флаги. Пушки палили холостыми зарядами.

Повреждения исправляли на ближайшем Феодосийском рейде.

Вот как сам Ушаков описал финал битвы под Керчью: «… Легкость в ходу их кораблей спасла от сего предприятия и совершенной их гибели. Я по учиненному сигналу о погоне, имея на флоте все паруса, гнал за бегущим неприятелем и спускался к нему ближе, но как в скорости догнать их на порядочную дистанцию не мог, потому последовавшая ночная темнота весь флот неприятельский закрыла от нас из виду, и через то лишились видимой уже бывшей почти в руках наших знатной добычи. Хотя ж я всю ночь, находясь в линии, следовал за ним, спускаясь от ветра, но при весьма темной ночи не мог видеть, куда они сделали свой оборот, к Синопу или к Румельским берегам, неизвестно. Поутру 9 дня при рассвете оного нигде уже не видал, и потому, имея на флоте некоторые повреждения в мачтах, реях и стеньгах, для поправления потребностей пошел и остановился на якорях против Феодосиевской бухты».

На российских кораблях служили благодарственные молебны за дарованную победу. Форштевни кораблей поворачивали на Севастополь. Город встречал победителей ликованием, ведь, несмотря на то, что Хуссейну удалось спасти свой флот от полного разгрома, главное было сделано – высадка янычар на крымский берег была окончательно сорвана.

Сам Ушаков, впрочем, результатом боя с турками доволен особо не был. Коротая свои холостяцкие вечера с другом и однокашником Голенкиным, все сокрушался:

– Гордиться мне нечем. Упустил я проклятого Хуссейна!

– Да полно тебе, Федя! – хлопал его по плечу круглолицый здоровяк Голенкин. – Тебе ли себя винить! Ведь ты велел даже колонну боевую строить вне номеров предписанных. А это же сущая ересь по канонам линейным! Старик Гост, наверно, и во гробе своем перевернулся от якобинства такого!