#черные_дельфины

Прощания в церкви не было. Приехали сразу на кладбище. Правая сторона площади перед воротами навязчиво пестрела ядовитыми оттенками оранжевого, зелёного, лилового. Разномастные искусственные цветы торчали из пластиковых ваз. Крикливой бесцеремонной пошлостью они врывались в горестный пейзаж. Сломленные потерей люди и равнодушные дальние родственники, коллеги скупали их, потому что так принято.

У одного из ларьков стояла мешковатая фигура в чёрном мужском пальто, так что сразу и не разглядишь в рассеянном покупателе женщину. Короткие чёрные волосы с проседью намокли от дождя. Полные губы выражали усмешку, а в живых проницательных глазах, обрамленных изящной оправой очков, мерцала любознательность.

– Покупать будете? – с раздражением спросила её расписная пятидесятилетняя матрёшка за прилавком.

– Нет-нет, что вы! Зачем? – изумилась женщина, вопрос показался ей нелепым.

– Женя! – окликнула её Инга.

Женщина подошла к Инге и неловко обняла её.

– Блять, никак в голове не укладывается! Такой мужик, в расцвете лет! – ругнулась она. – Как ты?

– Все говорят: держись! Вот держусь! – ответила Инга, подавляя слёзы. – А что ты тут стоишь? Договорились же у входа.

– Я пораньше приехала – хожу смотрю. Интересно!

– Тебе на работе покойников не хватает? – удивилась Инга.

– Там – другое. Работа с биоматериалом. Всё, что происходит здесь, имеет к этому биоматериалу косвенное отношение. Тут ритуальная терапия для близких. За пределами моей сферы. Но очень познавательно для понимания механизмов нашего сознания. Принятие смерти – вот его главный непреходящий челлендж.

В присутствии подруги Инге стало легче. Она взяла её под руку, и они вместе направились к толпе, собравшейся у входа. Сергей с Катей последовали за ними.

Хоронить глянцевого фотографа Олега Штейна собралось много народу. Инга безошибочно определила, что вся эта разномастная толпа пришла к нему. У многих она считывала притворство в выражении лиц и позах. Этих привёл интерес к зловещей смерти – самоубийству. Им не лень было тащиться сюда в непогоду, чтобы набраться впечатлений и потом в курилках делиться сплетнями, но тут они выученно изображали скорбь. Немногие друзья, художники, близко знавшие Штейна, тихо курили в стороне, равнодушно смахивали капли дождя с отягощенных похмельем лиц.

Появились катафалк и машина с близкими родственниками. Вынесли гроб. Толпа расступилась. Всем было страшно, но вместе с тем любопытно заглянуть внутрь, но нести его вызвались те самые люди, только что выпустившие окурки из дрожащих рук: Глеб – друг детства, Сергей и баб-Люсин сын Гриша.

Понесли. За гробом сестра Олега Лиза и его бывшая жена Оксана вели под руки обмякшую маму. Эмма Эдуардовна сделалась маленькой и безвольной. Инга вспомнила, как видела её в последний раз на премьере в роли Раневской. После спектакля они с Олегом пошли в гримёрку, где она восседала, красивая, глаза блестели от волнения, с нервной радостью распоряжалась относительно букетов, принимала поздравления. Теперь она едва волочила ноги, лицо в чёрном кружеве – белое, белые, выплаканные глаза, светлые волосы казались полностью седыми. Она шла, завалившись направо, в сторону дочери. Оксана вышагивала безучастно, смотрела в сторону.

Острое чувство несправедливости закипало в Инге. Она никогда не понимала правила «самоубийц не отпеваем».

Женя права, все эти похоронные процедуры не имеют к Олегу никакого отношения. Но они важны для его несчастной матери и сестры. Неужели нельзя было разрешить? Хотя бы ради них? За что такая чёрствость, такое неукоснительное следование обычаям, когда тут – горе?

Какой-то ещё довод усиливал её гнев. Но она всё никак не могла его толком обдумать. Женя молчала, кивала каким-то своим мрачным мыслям. Было видно, что ей не терпится закурить. Инга не обмолвилась с ней ни словом, боялась, что опять расплачется, если заговорит.

За группой родственников суетилась раскрасневшаяся Люся и командным шёпотом распоряжалась, куда класть цветы, когда положить конфеты, чтобы всё прошло как положено. Её слушались. В другой раз Инга бы выговорила ей за то, что она так бесцеремонно и властно хозяйничает со своими бабскими суевериями, но сейчас у неё не было сил хоть как-то возражать.

В самом конце толпы мелькнуло растерянное женское лицо. Знакомое. Показалось очень важным вспомнить, где она видела его.

У раскопанной могилы остановились. Поставили гроб. Сергей и Костик подошли к Инге. Толпа переглядывалась. Можно ли говорить речи над висельником? Что говорить? В тишине слышались только причитания баб-Люси. Сдержанно и угрюмо её периодически останавливал Гриша:

– Мам, ну чё ты?

– Они и сами знают, когда.

– Потише, сами разберутся.