Черные листья

Шахтеры нечасто дают друг другу прозвища, но если уж дают, оно прилипает прочно и навсегда. Горюнова называли «Божьей коровкой» — может быть, за то, что на коже его бритой головы природа рассыпала темные пятнышки, и голова от этого была похожа на раскраску божьей коровки, может быть — за его мягкий, податливый характер. Больше всего на свете Горюнов боялся сделать кому-нибудь неприятное, и если помимо его воли это все же случалось, он страшно переживал и долго пребывал в угнетенном состоянии, не зная, как можно исправить случившееся.

Кирилл, взглянув на окаменевшие фигуры шахтеров, глазами отыскал горного мастера и принялся его тормошить. Бахмутов не подавал никаких признаков жизни — он и вправду будто окаменел, ничего не слышал и ничего не ощущал. Кирилл, обхватив его за плечи, приподнял и стал осторожно встряхивать упавшую на грудь голову. Бахмутов что-то промычал, однако глаз не открыл.

— Черт знает что! — выругался Каширов. И закричал: — Бахмутов! Слышишь, Бахмутов!

Горный мастер, наконец, открыл глаза и, узнав начальника участка, заметно смутился.

— Мы чуть-чуть, — сказал он. — Измотались. Земник, вода… Одно за другим.

— И давно вы спите? — едко усмехнулся Кирилл. — Давно пребываете в таком блаженном покое?

— Мы работали, Кирилл Александрович. И ни о каком блаженном покое не помышляли.

Это сказал Павел Селянин. В его голосе Каширов уловил обиду, но ему было сейчас не до того, чтобы обращать внимание на какие-то там обиды. Он уже знал: план участком не выполнен. Не дотянули совсем немного, однако картина от этого не меняется. Наоборот, его, Каширова, начнут склонять именно за то, что он вовремя не смог где-то поднажать, кому-то помочь, где-то что-то обеспечить. Не хватает ведь каких-то жалких тонн, и начальникам участка такое не прощается…

— Я говорю с горным мастером, — сдерживаясь, чтобы не закричать, сказал Каширов. — Когда у меня возникнут вопросы к вам, товарищ Селянин, я обращусь по назначению.

— И все же нельзя упрекать людей в том, в чем они не виноваты, — заметил Павел. — Нельзя этого делать даже начальнику участка. Или вы так не считаете?

Кирилл пропустил слова Павла мимо ушей. Предложив Бахмутову направиться вместе с ним и с маркшейдером производить замеры, он первым скрылся в лаве.

Не возвращались они очень долго. Растолкав Лесняка, Кудинова, Смуту и Петровича, Павел спросил:

— Будем ждать вестей? Каширов, «Божья коровка» и Бахмутов пошли делать замеры…

— А чего ждать? — ответил Кудинов. — Айда мыться, Бахмутов потом доложит.

— А я все же останусь, — сказал Павел. — Вы идите.

Что-то Павла тревожило. Правда, пока он не мог объяснить, откуда у него эта тревога. Может быть, его насторожил тот факт, что Кирилл привел с собой не того маркшейдера, который обычно делал замеры на их участке? Всегда ведь к ним приходил Оленин, почему же сегодня явился Горюнов — «Божья коровка»? А может, Павел невольно обратил внимание на странную нетерпеливость Кирилла? В другое время начальник участка наверняка позволил бы себе задержаться и высказать немало недобрых слов в адрес тех, кто не оправдал его надежд. А тут две-три фразы — и скорей на замеры…

Наконец, появился Бахмутов. Взглянув на Павла и поняв, что тот остался поджидать результатов, Бахмутов улыбнулся. Улыбнулся вроде бы и весело, но Павел сразу увидел, что веселость эта неестественная. То ли Бахмутов в чем-то чувствует себя виноватым, то ли чего-то стыдится.

Павел коротко спросил:

— Ну?

— Все в порядке, Селянин, — ответил горный мастер.

— То есть?

— Понимаешь, я и сам удивился. Думал, не дотянули. А оказалось — тютелька в тютельку. Еще и перехватили малость.

— Еще и перехватили? Как же это получилось?

— А кто знает! Получилось и получилось. Ты что, недоволен?

— А ты?.. Слушай, Бахмутов, зачем ты врешь? Зачем врешь и мне, и самому себе? Ты ведь честный человек… И не прячь глаза, честным людям это не помогает.

Бахмутов промолчал. Он и вправду не мог врать. Не привык заниматься такими вещами. И не хотел ими заниматься. Но у него нет настоящей воли, такой, например, как у Павла Селянина. Чуть поднажми на Бахмутова — и он уже сдается. Лишь бы только не спорить, лишь бы не вступать в драку. Сам о себе иногда думая чуть ли не с презрением, Бахмутов старается быть честным в оценке своих человеческих качеств: «Я — второй экземпляр «Божьей коровки». Бесхребетное существо. Что-то среднее между человеком и медузой. — И часто говорит тому Бахмутову, которого ненавидит всей душой: — Таких типов я уничтожал бы своими руками…» И верит, что когда-нибудь он действительно того Бахмутова уничтожит.

Сейчас он чувствовал себя так, словно Павел вдруг обнажил все то мерзкое, что в нем было и что он тщательно скрывал от людей. И в первое мгновение он не столько устыдился этой обнаженности, сколько обозлился на Павла. Какое Селянин имеет право совершать насилие над чувствами человека, которому и без того тошно смотреть на мир? Кто ему такое право дал?

Он сказал:

— А ты не очень-то заносись. Прокурор!.. И не кричи — не очень-то тут тебя боятся. Понял? Кто ты такой, чтобы учинять допросы?