Черные листья

— Тогда скажи: имеют ли право люди, работавшие с полной отдачей, на какое-то вознаграждение? Или они изматывались ради красивых глаз Кострова? А кто же мне, к чертовой матери, даст хоть одну копейку для этого вознаграждения, если я покажу, что участок не выполнил плана? Кто? И кто поверит, что вы тут действительно падали от усталости, а не прохлаждались в нише? Не дотянули ведь знаешь сколько? Всего четыреста тонн! Слезы!

— Да, не дотянули, — заметил Павел. — Не смогли дотянуть.

— И вы в этом виноваты?

— Нет, ты же знаешь.

— Знаю. Я знаю. А Костров? — Кирилл положил руку на плечо Павла, заглянул в его лицо. — Четыреста тонн — это всего полдня работы. Завтра, послезавтра поднажмем — и все перекроем. И все будет в норме. Кто от этого пострадает? Кто?

— Значит, будем втирать очки? — жестоко сказал Павел. — Кому? Государству? Самим себе? Что-то положим в один свой карман, вытащив из другого своего кармана?

— Да брось ты чистоплюйствовать! — не выдержав, крикнул Кирилл. — Чего ты рисуешься!

Павел слегка отодвинулся от Кирилла и посмотрел на него совсем отчужденно, как на человека, которому никогда до конца не верил и которого никогда до конца не понимал. Хотел повернуться и молча уйти, но потом подумал: Кирилл может воспринять это как бегство, как нежелание вступать с ним в драку. А именно сейчас и надо дать ему отпор. Потому что другой такой случай может представиться не скоро: встречаться-то они встречаются почти каждый день, но расстояние между ними все время увеличивается.

— Слушай, Кирилл. — Голос у Павла твердый, хотя и видно, что не так-то просто Павлу говорить бывшему другу обидные слова. — Слушай, Кирилл, хочешь — верь, хочешь — не верь, но мне и вправду очень жаль, что мы теперь совсем не понимаем друг друга! Совсем! Будто стоим с тобой на разных полюсах. И все это потому, что ты потерял всякое чувство меры… Ты очень быстро катишься вниз, Кирилл. Очень быстро. Когда ты резко выступал против батеевской струговой установки, многие думали: это — принципиальность инженера. Пусть Каширов заблуждается, пусть ошибается, но он в открытую ведет игру, и никто не имеет права бросить ему за это упрек…

Кирилл нетерпеливо заерзал на своей деревянной чурке, хотел перебить Павла, но тот сказал:

— Нет, ты подожди, на этот раз тебе придется выслушать все до конца. Вряд ли ты и тогда играл в открытую — многое было в твоей игре нечистого. И ты видел, что кое-кто это понимает… Вот тут-то тебе и остановиться бы, но ты покатился дальше. Обозлился, ожесточился и… еще больше обмельчал… Я знаю, сейчас за мои слова ты меня ненавидишь. И черт с тобой! Сейчас и я тебя презираю. Докатиться до того, до чего докатился ты, может далеко не каждый. Что осталось в твоей душе? Ты можешь хоть раз посмотреть на себя со стороны?!

— А ты? — глухо спросил Кирилл. — Ты сам посмотри на себя. Смешно ведь выглядишь… Возомнил себя государственным деятелем. Ну и ну! Поглядите, люди: Павел Селянин — защитник государственных интересов… Здоров, а?

— А ты и паясничаешь только потому, что чувствуешь на моей стороне правду, — сказал Павел. — Тебя и бесит именно тот факт, что ты уверен: я и такие, как я, действительно являемся защитниками государственных интересов. И то, что я не позволил и не позволю тебе смахлевать с замерами — тоже тебя бесит. Согласись я с тобой — и все было бы по-другому. И нам незачем было бы ругаться и говорить друг другу резкие слова… Но из того ничего не выйдет, Кирилл. Мы будем с тобой и ругаться, и драться. До тех пор, пока ты не поймешь: так, как живешь ты, жить нельзя… Ты часто любишь говорить: «Я — начальник! Я за многое и за многих отвечаю». Все это правильно. Только имей в виду: и мы за многое и за многих отвечаем. В том числе за тебя и за твои поступки…

— Вы? Вы отвечаете за мои поступки? — Кирилл зло рассмеялся. — Я правильно тебя понял?

— Совершенно правильно, — ответил Павел. — И советую тебе об этом подумать…

Глубже надвинув на лоб каску, Павел направился к штреку, а Кирилл еще долго продолжал сидеть в нише и долго не мог понять, что же с ним происходит. Кажется, он даже чувствовал что-то похожее на растерянность и, хотя по-прежнему зло и едко смеялся над Павлом («Защитник государственных интересов! Ну и занесло ж тебя, ну и возомнил ты о себе — со смеху помереть можно…»), в то же время не мог себе не признаться, что вот и опять Селянин нанес ему чувствительный удар, от которого не так-то легко и оправиться. А может, не стоит преувеличивать? О каком ударе может идти речь? И надо ли обращать внимание на такие вещи, как легкая стычка с человеком, о котором он, Кирилл, не весьма-то и высокого мнения? Павел Селянин… Таких, как Павел Селянин, у Каширова не один десяток. Рабочие очистного забоя, проходчики, электрики, взрывники — разве с каждым из них найдешь общий язык? И разве в этом есть абсолютная необходимость?