Черные Мантии

Бахрома из растрепанных шелковых нитей на потертом месте становилась все гуще. Последние слова застряли у Андре в горле. Глядя на заусенец, блестевший в лунном свете словно лезвие ножа, чеканщик застыл как зачарованный. Веревка вытягивалась, удлинялась, катастрофически утончаясь, и приобретала все большее сходство с волосом, который вот-вот лопнет. Человек, спускавшийся по канату, был подлым убийцей, и все же это был человек; между ним и Андре установилась некая связь. До сих пор Андре рассчитывал использовать его в своих интересах, глядя на кабатчика лишь как на орудие мести, но теперь он больше не думал об этом. Им руководило единственное настойчивое стремление спасти это существо, приближающееся к своей гибели; стремление столь сильное, словно речь шла о святом или о любимом человеке.

Наш рассказ о чувствах Андре занял некоторое время, в действительности же события развивались молниеносно. Если бы молодой гравировщик инстинктивно вцепился обеими руками в веревку ниже стержня, он бы вывалился из окна головой вниз. Но раздался короткий сухой треск, совсем негромкий, и канат с невероятной быстротой исчез во мраке.

Снизу донесся глухой звук: это на землю упало тяжелое тело. Послышался короткий крик, за ним – еще один. Андре резко отпрянул назад, затем прислушался. Ветер шелестел листьями деревьев, росших во внутреннем дворе тюрьмы. Молодой человек позвал Ламбэра. Будет ли ответ? Андре не знал.

Чеканщик высунулся из окна. Стук молотков смешивался с голосами. Плотники, строившие эшафот, пели.

– Ламбэр! – негромко крикнул Андре. – Ламбэр!

В тюремном дворе завыла сторожевая собака.

Это напомнило Андре о его собственном положении; ведь он и сам – узник, которому уже вынесен приговор.

Эта мысль пришла к нему вместе с воспоминанием о Жюли, безраздельно царившей в его сердце.

Андре звала свобода. Воспользовавшись простыней, с помощью которой они с Ламбэром выломали решетку, молодой человек соскользнул из окна на выступ стены. Шесть футов были выиграны. Держась за ту же простыню, Андре наклонился и посмотрел вниз. Он размышлял. Одно из двух: или Ламбэр предал его, бежал один и находится теперь уже далеко – или он разбился при падении и сейчас скорее всего мертв.

Разглядеть что-либо сверху было невозможно. Разве что макушки деревьев, на ветвях которых едва различимо трепетали во тьме листья. Правда, можно было прикинуть, на какой высоте находится выступ, на котором стоял Андре. Его отделяло от верхушек деревьев более двадцати футов.

Кровь застыла в жилах Андре… Мы не рискнули бы утверждать, что мысль совершить этот отчаянный прыжок пришла ему в голову в тот момент, когда он выскользнул из окна. Молодой человек хотел сначала просто посмотреть, можно ли добраться до земли, и разверзшаяся перед ним черная бездна вполне могла остановить его. Но голова Андре вдруг пошла кругом, он перестал соображать… Глаза чеканщика заволокла огненная пелена, в ушах зашумело… Какая-то непреодолимая сила влекла его вниз.

Это уже было не стремление к свободе и даже не желание оказаться рядом с Жюли, это было просто наваждение. Андре тянуло в пустоту с такой же неотвратимостью, с какой сорвавшийся камень падает на дно пропасти. Лишь тусклые и слабые проблески меркнувшего сознания еще удерживали молодого человека на карнизе. Андре чудилось, что чьи-то руки толкают его в бездну и что его пальцы, судорожно вцепившиеся в простыню, вот-вот разожмутся…

Но Мэйнотт был волевым и смелым человеком.

Он выпустил из рук простыню, которая только и удерживала его от падения в манящую пустоту; однако он сделал это для того, чтобы распрямиться, а не для того, чтобы беспомощно сорваться вниз. Несколько секунд Андре сохранял равновесие, словно готовя свое сердце к страшному испытанию и расслабляя мышцы перед сокрушительным ударом. Он успел осенить себя крестным знамением. Это было не самоубийство.

Мэйнотт не сполз с выступа, а прыгнул, намеренно, осознанно, по собственной воле и с надеждой на благополучный исход.

Говорят, люди, падающие с большой высоты, умирают еще до того, как коснутся земли. Когда отчаявшийся человек бросается, например, с балюстрады собора Парижской богоматери, он, видите ли, сразу превращается в труп, который, рассекая воздух, несется вниз и разбивается о мостовую… Наука любит философствовать.

Андре, отлетевший, словно выпущенное из пушки ядро, на довольно значительное расстояние от стены, врезался в липу, оставив в ее ветвях клочья одежды и своей собственной кожи; а затем последовал чудовищный удар. Так Андре приветствовала земля. Он оставался без сознания недолго: было по-прежнему темно, когда отчаянный собачий лай за стеной привел его в чувство. Молодой человек обнаружил, что наполовину погрузился в сухую траву и старые листья, собранные в кучу под липой и лежавшие там в ожидании тачки садовника. К Андре вернулась память, и сердце тотчас же простучало имя Жюли.