Черный археолог из будущего.

Несколько сот запорожцев, к сожалению, никакими аргументами пронять было невозможно. Они, осознав, что большинство действительно отправится на юг, ушли с Сечи на Левобережье. Там одно за другим вспыхивали восстания крестьян, доведенных до отчаяния панами, кстати, в большинстве совсем не польскими, а своего корня, евреями-арендаторами, католическим и униатским клиром.

Послали агитаторов-лирников и по селам, призывать уходить на юг, где теперь для них есть землица, недоступная панам. Но хлопы опыта преодоления застав не имели, так что в южные запорожские паланки в первые месяцы добрались всего несколько тысяч человек. Слабо поддержанные запорожцами бунтовщики были выловлены и казнены уже к осени, много быстрее, чем в реальной истории. Каратели лютовали на всем Левобережье Днепра, измываясь над беззащитными селянами.

Когда Аркадий, предложивший такой финт ушами, узнал подробности издевательств, у него впервые в жизни заболело сердце. До этого не беспокоившее его никогда. Умом он понимал, что в это время у казаков еще не было сил быстро сломать панскую Польшу, а война на истощение для казаков была гарантированно проигрышна. Но эта политическая интрига оставила на его сердце рубец. Впрочем, это было позже, а пока он двигался, то пешком, то в телеге, на Азов вместе с войском.

Ехал в статусе военно-технического советника. То есть так это никто не формулировал, но задания, выставленные ему советом атаманов, вполне вписывались в такое определение. На разборе первого морского похода, в котором он участвовал, Аркадий растекся мыслью по древу о важности своевременного применения оружия, поставив примером слишком ранний запуск ракет против последней каторги и утопление из-за этого одного из стругов с большими потерями для казаков в людях.

Атаманы выслушали его внимательно, согласились с ним, но выводы сделали неожиданные. Ему и Васюринскому запретили участвовать в боях, кроме защиты собственной жизни. Как на море, так и на суше. Никаких морских походов, штурмов вражеских городов и рейдов по тылам противника.

Аркадий так и не понял, чья это была инициатива, но точно не Васюринского. Бедолага выслушал этот запрет как смертный приговор. Нет, куда менее спокойно, чем приговор к любому виду казни, Аркадий в этом не сомневался. Знаменитый куренной кричал, можно сказать, орал, возмущался, требовал немедленной отмены, грозился наплевать (и не только) на все приказы ему, казаку, сидеть в тылу. А какие он при этом взгляды на попаданца бросал… вспомнить страшно. Потом начал жаловаться на судьбинушку и, как наверняка будет со стыдом вспоминать потом, умолял атаманов отменить это постановление. Но атаманы были непреклонны.

– Ваши жизни слишком важны, чтобы ими рисковать! – сказал, как приговорил, Татаринов.

– Ну ладно попаданец хренов, а я-то при чем?! – продолжал кипятиться Иван.

– При том, что ты уже наловчился помогать ему вспоминать важные для нас вещи. Получится ли это у кого другого, Бог весть. Посему постановление для тебя обязательно. И чтоб ты не вздумал баловаться, приняли мы это постановление по просьбе большинства характерников. Это именно они так решили, ну а мы поддержали. Храбрецов у нас и без вас хватает, а других таких людей нет и не предвидится. Понял?

Совсем расстроившийся Иван, как показалось Аркадию, ничего не понял, переживая утрату возможности участвовать в боях. По наблюдениям попаданца, Васюринский был адреналиновым наркоманом и, в придачу, действительно считал своими правом и обязанностью вести казаков своего куреня в бой. Сам Аркадий своей несостоявшейся славы героя не жалел. Наоборот, обрадовался пониманию атаманами важности содержащихся в его собственной голове знаний.

Благо и финансовой необходимости ходить в набеги у него уже не было. Срачкороб наладил выпуск своих изделий, честно выплачивая попаданцу его долю за каждую проданную единицу. Учитывая огромную их популярность и высокую стоимость, только на доход от них Аркадий мог бы жить вполне безбедно. А ведь ему еще перепадало кое-что и от производителей деревянных полукирас. Впереди маячили куда более солидные прибыли от рудников, копей и других изобретений, которые он намеревался вводить в жизнь. Тяги к личному участию в убийствах и грабежах у него не было.

Города крепки не стенами

Азак,

3 зуль-хиджжа 1046 года хиджры. (28 апреля 1637 года от Р.Х.)

Тревожно было в Азаке. Не только в халупках городской бедноты, традиционно склонной к панике, но и в домах почтенных торговцев живым товаром, привычным к разнообразным напастям. Это-то было естественно, да и страх был там умеренный. Люди верили в несокрушимую мощь армии повелителя правоверных, знали, что гарнизон недавно увеличен в два раза, стены укреплены, запасы пополнены. Делегация самых уважаемых горожан и купцов из Стамбула, все сплошь – работорговцы, даже набралась наглости требовать от городских паши и сердара немедленных действий по разгону казаков. У них, видите ли, вся торговля стала, нет возможности выполнить заказы, в том числе из дворца султана.