Черный Дракон

Ада спешно оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что остальные мужчины стоят достаточно далеко от них.

— Ты бывал в Венерсборге? — так же тихо отзывается она.

Он не смотрит на нее, будто полностью увлечен беготней матросов по палубе и истошно вопящим Дедриком, с безопасной дистанции пытающимся согнать усевшуюся на борт крупную чайку. Ада чуть склоняет голову, пользуясь молчанием, чтобы впервые рассмотреть наемника со столь близкого расстояния. Раньше ей не доводилось видеть не только квартеронов, но даже и простых теллонцев, чье родство с эльфами было куда как более давним, и теперь она с интересом подмечает прежде не замеченные нечеловеческие черты. Волосы у него совершенно черные, а кожа белая, будто никогда не тронутая солнцем, и оттого кажущаяся холодной, но на ней не заметно и следа пробивающейся бороды. Даже не осознавая того, она переводит взгляд на не закрытое собранными волосами ухо, но, вопреки на мгновение мелькнувшей мысли, оно оказывается совершенно обычным — человеческим.

— Да, — его ответ заставляет смущенно встрепенуться, — пару раз, пожалуй.

С качающегося на волнах судна доносится голос Тритона, расписывающего чьих-то сестер и матушку как самых потасканых шлюх в целом Траносе.

— Я бывала в замке отца, — Ада отводит взгляд к голубеющим под ясным небом волнам, — в его охотничьих угодьях, в паре деревень неподалеку. Эта проклятая поездка, — ее голос чуть дергается, когда она неосознанно вспоминает обстоятельства их знакомства, — была величайшим событием в моей жизни, но мне даже не дозволялось выглянуть из окна кареты.

— Если твой папаша отправил тебя в невзрачной карете, чтобы не привлекать внимания, — Блез хмыкает, — представить не могу, как глупо он себя чувствует после твоего исчезновения.

Она стыдливо закусывает губу от очередного напоминания и чувствует укрывающий щеки жар. Единственная мысль об отце в мгновение превращает все, прежде казавшееся правильным, в постыдное и непростительное предательство. Она могла убедить себя в собственной невиновности перед практически незнакомой девушкой и рыцарем, верой и правдой служившим ее отцу почти десяток лет, но с самого детства жутко пугавшим ее своими свирепым лицом и грубым голосом. Перед только нанятым кучером, которого, прежде чем покинуть родной дом, она видела лишь однажды. Каждый из этих людей знал все риски и получал за них достойную награду, да и едва ли ей могло быть под силу уберечь их от бандитских клинков. Но ничто не подталкивало ее ввязаться в авантюру с поисками мифического меча, никто не принуждал отправиться в противоположную от нужного места сторону в компании трех незнакомых мужчин. Этот выбор был ее собственным впервые за, пожалуй, всю ее жизнь. Совершенным без каких-либо раздумий и последующих сожалений. Ровно до той поры, пока она не вспоминала о родителях, должно быть прямо сейчас сходящих с ума от пропажи дочери и страха за ее судьбу.

— Я люблю своего отца, он... Хороший человек. Не только со мной. И я знаю, что он хочет лучшего, знаю, каких трудов ему стоило заключить такую выгодную помолвку, знаю, что наследник нашего рода мой старший брат, и я не могу перечить отцовской воле, но... Я чувствую себя проданной, будто вещь, человеку, которого я не люблю... Которого даже не знаю! Я должна буду прожить с ним всю жизнь, запертая не в отцовском замке, а в Белом Граде, должна буду... — Ада смущенно запинается, и, прочистив горло, продолжает едва слышно: — спать с ним и рожать его детей. Моей жизнью семнадцать лет распоряжался отец, а теперь ее получит незнакомец, и ему я должна буду принадлежать, пока не умру, — она вновь заминается, пораженная собственной откровенностью, и, наконец, поднимает взгляд. — Ты ведь... понимаешь, да?

Мгновение его странные глаза словно изучают ее лицо, а затем наемник вдруг невесело усмехается и качает головой:

— Ты бы удивилась, насколько я понимаю. Впрочем, теперь я могу быть счастлив, раз от имперской дворянки отличаюсь тем, что не должен рожать Мавру ублюдков. Уверен, — он чуть морщится, — они бы прогрызались наружу сами.

Ада замирает, запоздало понимая смысл собственных слов, и стремительно пунцовеет:

— Я не... То есть я... Я не то имела в виду...

Мысленно она молит богов, чтобы корабль уже был готов к отплытию, и она не сумела бы оконфузиться перед ним еще сильнее, вновь ляпнув глупость не подумав, но Адан лишь пожимает плечами.

— Забудь. Я принадлежу Триаде восемнадцать лет, это давно перестало быть оскорблением.

— Это было бестактно, мне очень жаль... Постой, сколько лет?

— Восемнадцать, принцесса, — в его голосе вновь прорезаются уже ставшие привычными нотки иронии, — прибавь год к своему возрасту и...

— Я умею считать, — перебивает она с возмущением — скорее наигранным, чем искренним. — Но... Сколько же тебе лет?

— Тридцать.

Она не успевает удивиться, когда раскатом грома снизу доносится голос лично сошедшего на сушу Тритона:

— Эй, вы! Не желаете ли спустить свои задницы и благословить мой корабль своим присутствием, а?