Черный феникс. Африканское сафари

Помимо «светских», танцевальных, у маконде до недавнего времени существовали и так называемые судейские маски. Их надевали во время традиционного решения конфликтов. И тогда маска исполняла ту же функцию, что средневековые парики и мантии в современных английских судах. Эти атрибуты как бы заслоняют судью как индивидуума, поскольку ни один индивидуум не может быть полностью объективен, и выдвигают на первый план символы общества или власти, от имени которых выносится приговор. Точно так же и во время «светских» танцев скрытый под мпико и перьями танцор мог подвергать резкой критике старейшин и отправителей культов. Его слова звучали тогда не как личное, а как общественное мнение. Власть имущие не должны были иметь никаких личных претензий к своему обличителю. И вот теперь я вижу мпико второй раз.

— Вам повезло. — подойдя ко мне, сказал Мпагуа. — Столько мпико редко собирается в одном месте. И то, что это происходит, — явное свидетельство того, что маска потеряла у нас свое сакральное назначение, превратилась в атрибут веселого праздника ряженых.

Глава тридцать первая

Ликаунда дарит мне неподъемное «древо жизни». — Мпинго — дерево, которое тонет в воде и не поддается железу. — Философия жизни лесного мастера. — Что скрывается за фразой: «Теперь я поговорю с деревом»? — Традиционные истоки удивительного искусства. — Добрые шайтаны и злые джинны. — Так рождаются шедевры. — Маконде революционизируют африканскую скульптуру

На следующее утро деревня проснулась поздно, и ее обитатели целый день пребывали в состоянии оцепенения. Даже дети, привыкшие к постоянному вниманию и заботе взрослых, как-то притихли и не играли в шумные подвижные игры. Девчонки вытащили куклы — ванамбеча — и принялись укачивать их, напевая нечто вроде заунывной колыбельной. А мальчишки вставляли свои куклы в натянутую между колышками двойную веревку, закручивали ее и безмолвно наблюдали, как, раскручиваясь, веревка вращает игрушку. Ванамбеча представляет собой два длинных деревянных цилиндра, скрепленные снизу и сверху кожаным пояском. Головы у куклы нет, но свидетельства ее половой принадлежности исполнены мастерски, поэтому мужскую куклу обычно запеленают с ног до пояса в тряпицу.

Лишь ближе к вечеру, когда солнце начало золотить макушки деревьев, в самом дальнем конце деревни послышался стук: заработали резчики.

— Ты что-то совсем забыл обо мне, Сержио, — с напускным недовольством встретил меня Ликаунда. — Или ты уже перестал интересоваться нашими шитани?

Он встал, не заходя в хижину, вытащил лежащую у двери скульптуру и протянул мне. И по ее размерам, и по тому, как напрягся мощный бицепс на руке Ликаунды, я определил, что она весит килограммов сорок, не меньше.

Раньше по неопытности я брал протягиваемую силачами резчиками скульптуру тоже одной рукой, но удержать ее никогда не мог. В зависимости от обстановки я либо ронял тяжеленный резной кусок мпинго, либо, если он был слишком ажурным и хрупким, клал ради его спасения рядом. Неспособность заезжих посетителей соразмерить размер и вес скульптуры с собственными силами всегда приводит маконде в неописуемый восторг. Они с нарочитой небрежностью и легкостью манипулируют своими трехпудовыми творениями, всякий раз надеясь ввести гостей в заблуждение.

Но сегодня подобной радости ни Ликаунде, ни его коллегам, наблюдающим из соседних хижин, я не доставлю. Широко раздвигаю ноги, беру у мастера скульптуру обеими руками и тотчас же ставлю на землю. Так надежнее. Затем сажусь рядом и начинаю рассматривать длинный кусок ствола мпинго, весь украшенный барельефами затейливо сплетенных меж собой человеческих тел. Кверху ствол сужается, изображенные на нем тела тянут руки к небу, и над ними, словно стараясь отделиться от деревянного монолита и подняться, улететь, возвышается забавное лупоглазое существо. Это — шитани. Обилие сюжетов и образов, изображенных на его подставке-пьедестале, как бы подчеркивает значимость всей скульптуры, а он — добрый дух — само изящество и легкомыслие…

— Это я вырезал для тебя, Сержио, — обращается ко мне Ликаунда.

— Спасибо, — говорю я, обнимая его. — Такой прекрасной скульптуры у меня никогда еще не было. И тебе не жалко с ней расставаться?

— Каждая скульптура — это мое дитя, — говорит он. — А каждое дитя мы производим на свет, чтобы с ним расстаться. Я рад, что оно попадет в хорошие руки.