Черный Гиппократ

— Ах, сторожок!.. — чуть не забыла Фаина; грудь ее так и вздымалась. — Нет, сторожок ниже…

— Вот здесь? — ловкие сильные пальцы хирурга Иванова пробежались вокруг пупка.

Фаина закатила кверху безумные глаза и простонала:

— Ты хочешь, чтобы я взорвалась?

Иванов поймал губами ее раскрытый рот и вобрал в себя весь ее воздух.

Фаина спустила голову ему на плечо:

— Я открою тайну: сторожок еще ниже…

— О, как я сам не догадался!..

Когда рука Иванова нащупала тот самый сторожок, Фаину будто ток пронзил — она вытянулась в струнку и прижалась к нему всем телом — да так сильно, словно хотела ворваться в него и утонуть в нем.

А его рука была мастерица.

Фаина укусила Иванова за ухо и, не разжимая зубов, прошептала:

— Я от тебя без ума, Иванов…

Но здесь он высвободил ухо и отошел от Фаины, оставив ее полуобнаженную посреди кабинета.

— О, нет!.. — она заплакала натуральными слезами. — Ты, фашист проклятый! Только не говори опять, что будешь писать свои проклятые истории!..

Иванов был настоящий хищник. И как будто понимал толк в любви. Иногда, если очень хотелось взять, он не торопился брать; оттягивал удовольствие.

И Фаина начинала понимать его игру. Она пыталась взять себя в руки и быстро запахнула халатик.

Но Иванов не дал ей возможность прийти в себя:

— Чуть не забыл, Фаиночка, — он подошел к шкафу. — По пути на работу я заехал в супермаркет и… вот… Небольшой для тебя сюрприз!..

Он достал из шкафа сверток.

Дрожащими от возбуждения пальцами Фаина разорвала упаковочную бумагу и извлекла на свет платье — великолепное ярко-красное, расшитое по подолу черными шелковыми лентами, глубоко декольтированное спереди и сзади.

— О, Иванов!.. — сияя от радости, воскликнула Фаина.

— Называется «Страсть корриды», — удовлетворенно сказал доктор Иванов. — Черное — это земля; красное — это кровь… Примеришь?

— Ну, конечно! О чем речь? — так и порхала по кабинету бабочкой Фаина. — Мой придурок Куртизанов никогда не делал мне таких подарков. О, как я ошиблась в жизни!

— Не будем о грустном.

— Да, да! О, Иванов! Ты — чудо!..

Фаина бросилась к окну и задернула шторы. Без ложного стыда скинула халатик — совершенная, она не стеснялась наготы. И надела платье…

Фаина была поистине прекрасна. В этом платье она могла с легкостью горячить кровь тем, кто на нее смотрит. Ей стоило только притопнуть ножкой, встряхнуть подолом и выставить вперед пышное бедро — и все врачи-мужчины в радиусе ста метров, т. е. в пределах клинической больницы № 66, повалились бы к ее стопам и не пикнули.

Но Фаина была равнодушна ко всем мужчинам клинической больницы № 66, кроме Александра Александровича Иванова.

Ему и посвящались все дальнейшие действия красавицы-медсестры, роковой женщины Фаины Куртизановой…

Фаина, будто страстная Кармен, прошлась по кабинету. Ей не хватало только розы в распущенных по оголенным плечам черных волосах. Как на проигравшего любовное противостояние жалкого и ревнивого Хозе, смотрела Фаина на Иванова — холодно и даже надменно:

— Где тут подиум?

Иванов указал глазами на стол.

Фаина ступила сначала на стул, а затем вспорхнула на лакированную столешницу. Пристукнула каблучками; приняв величественную осанку, прошлась туда-сюда. Истории болезни не долго были попираемы — стайкой перепуганных птиц они слетели на пол.

Прищелкивая пальцами, словно постукивая кастаньетами, Фаина принялась танцевать — сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… Развевались ее красивые пышные волосы. Фаина кружилась, быстрые стройные ножки все выше и выше открывались взору хирурга Иванова. Хирург был зачарован зрелищем. Он подошел совсем близко к столу. Ласковые потоки воздуха от крутящегося красно-черного подола шевелили его волосы. Мелькание красного и черного все сильнее возбуждало его. И Иванов уже тянул к Фаине дрожащие руки. И Фаина сама уже не могла совладеть со своей страстью, ей безумно хотелось его — сейчас, здесь, прекрасного, мудрого, гениального, потрясенного ее красотой… Голова у нее закружилась, и Фаина упала на стол прямо на руки Иванову…

И он взял ее — здесь же, на полу, на истоптанном ковре, ибо не было сил утерпеть до дивана: ни у нее, ни у него. Он взял ее быстро, с мудрой грубостью дикого зверя, задрав кверху столь раздразнивший его красно-черный подол, закинув прекрасные сахарные ножки себе на плечи. Взял ее, едва не зарычав — да и зарычал бы, но где-то в подсознании у него пульсировала мысль: они в больнице все же… Движения охваченного страстью хирурга Иванова были столь сильны и напористы, что стонавшая от «буйных ласк» Фаина заскользила спиной по ковру. Это скользящее движение могло бы продолжаться бесконечно долго, но в определенный момент Фаина уперлась теменем в ножку дивана. И в этом месте они одновременно пережили апогей страсти — низменной, плотской, звериной, потерто-ковровой и возвышенной — слились их губы, слились их сердца и душа вошла в душу, стала единой на двоих безумных душой. Они будто пали глубоко в смерть, а затем вознеслись высоко в жизнь. И обрели в этой метаморфозе наслаждение. Почувствовали радость, легкость и небесный восторг…