Черный Иркут

Закончив лётное училище, я начал летать там, где и родился, — в Восточной Сибири, на самолёте Ан-2, который в народе прозвали «кукурузником». Чаще всего это были полёты по санитарным заданиям, когда далеко в горах или тайге кто-то нуждался в срочной помощи. Мы вывозили больных в город или доставляли врачей в отдалённые села. В Орлике меня обычно встречал Саня Корсаков. Он просил привезти из города лекарства или ещё что-нибудь необходимое, и я с удовольствием выполнял его просьбы. Ответно он угощал свежей бараниной, рыбой, ягодой или кедровыми орехами.

— Лётчик просит — надо дать, шаман может подождать, — на свой бурятский лад, улыбаясь, переиначивал он услышанную присказку лётчиков и заносил в самолёт ведро или мешок. — А Тарбаган, Гриша, шаманом, ёкарганэ, заделался. К нему теперь на хромой кобыле не подъедешь. Стал важным, как секретарь района.

Буряты говорят, что у каждой лошади свой ход. Это со стороны кажется, что все они бегут одинаково. И не каждая из них годится в упряжку, поскольку в ней конь не может быть верховым. После школы Болсан закончил авиационный техникум, и мне приходилось встречаться с ним в аэропорту, он работал в бригаде по техническому обслуживанию самолётов. А после куда-то пропал. И вот объявился снова. Но если раньше его больше знали как сына директора рудника, то теперь про Болсана начали говорить, что он прямой потомок личного шамана Чингисхана. Распрощавшись с авиацией, он надел на себя жёлтый шёлковый халат, приобрёл бубен и стал едва ли не самым востребованным человеком. Особенно любили его снимать и приглашать в гости зарубежные туристы. В перестроечные горбачёвские времена подобные превращения происходили и среди моих соплеменников: быть сыном табунщика, слесаря, лётчика стало немодно, откуда-то начали откапываться и обозначать себя внуки купцов, священнослужителей, но больше всего появилось людей, претендующих на дворянство. Да Бог с ними, с дворянами!

С Болсаном у меня происходили стычки не только из-за Жалмы. Вспоминая историю взаимоотношений монголов и Древней Руси, он нет-нет да и ронял: мол, зачем киевские князья убили монгольских послов?

— Наносящий удар должен помнить, что всегда возможен ответный ход. И они его заслужили.

Длинная память была у парня. В ответ я сказал, что с двадцатитысячным войском за тысячи километров в гости не ходят. Болсан начинал кричать, что мои сородичи — казаки Похабова — пришли на Байкал не с дарами, а с пищалями и саблями.

— Это был ответный визит, — усмехаясь, отвечал я. — Хочу заметить, они не оставляли после себя сожжённые города и горы трупов.

— Мой народ — мы поклоняемся нашим предкам и природе. Зачем вы пишете краской свои имена на наших камнях? — переходил на другое Болсан. — Я же не пишу на церквях, что здесь был Торбеев.

— Чего ты вдруг заговорил за весь народ? Среди вас есть и православные, и почитатели Будды, — сказал я, вспомнив разговоры отца с Бадмой Корсаковым. — Те, кто где попало малюет краской свои имена, наверняка не ходят в церковь. А мои предки свои имена оставили в памяти иными делами. Они были умными и дальновидными людьми. Находясь меньшинстве, вдали от России, казаки Похабова сумели так наладить отношения с местными, что и сегодня, четыреста лет спустя, мы живём с братами в мире и согласии.

У Корсакова было своё отношение к самолётам. На аэродроме он подходил к крылатой машине, широким движением, каким гладят бок лошади, проводил рукой по металлическому боку и приглушённо цокал языком:

— Однако, хороший, ёкарганэ, у тебя, Гриша, сарлык, — смеялся он и, мечтательно вздохнув, добавлял: — А винту твоему я загнул бы рога. Он бы стал походить на быка сарлыка.

Привыкший к езде на лошадях, Саня Корсаков, слетав со мной в город, в шутку говорил, что конструктор самолёта, должно быть, слепил его со степного жеребца, которым можно управлять при помощи вожжей. Отчасти я соглашался с ним: крылатая машина Олега Антонова стала настоящей рабочей лошадкой на сибирских трассах. Всего один, но довольно мощный мотор, два крыла, на двенадцать мест пассажирская кабина, пилотская кабинка и минимум приборов.

Но вскоре я переучился на другой самолёт, и мои трассы уже пролегали вдали от верховьев Иркута.

В конечном счёте самолёт занёс меня в Москву, и на этом настояла моя жена Зина. Перебраться в столицу нам помог Шнелле. Руководство компании «Востокзолото» для перевозки VIP-персон взяло в аренду самолёты для выполнения полётов не только внутри страны, но и за рубеж, и Шнелле предложил Торбееву, чтобы я возглавил вновь создаваемую авиакомпанию «Иркут». Размышлял я недолго, самолёты в Восточно-Сибирском управлении распродавались направо и налево, авиация буквально азваливалась на глазах. Какой лётчик не хотел бы посмотреть города и новые страны? Я принял предложение и переехал жить в столицу.