Черный котел

Магдалена была одна дома с младшей дочкой, спавшей в колыбельке. Две другие девочки играли с Альфхильд на дворе. Элиас с Томеа и Ливой ушел в больницу.

Фредерик подошел к колыбельке и чуть-чуть отдернул одеяло, показалась маленькая, покрытая черным пушком головка. При виде этой головки он задумался. Вот лежит маленький человечек. Он вырастет и будет жить в страшном и горестном мире, который даже Верландсен понять не может.

— Иди поешь, Фредерик, — сказала Магдалена, — ты, наверное, очень голоден и пить хочешь, никто и не подумал накормить тебя. Да и спать тебе тоже, наверное, страшно хочется! А как рука? Не надо ли тебе помочь?

— Рука в порядке, — ответил Фредерик.

Он сел. Магдалена накрыла на стол.

— Ты прямо-таки засыпаешь, Фредерик, — сказала она. — Ты похож на пьяного. Поешь и ложись, сон тебя подкрепит!

Она тронула его руку. Он почувствовал ее дыхание.

— Я совсем не голоден, Магдалена, — сказал он. — Только хочу спать. Я лучше сразу же лягу, если можно.

Он сбросил промокшую куртку и лег на кровать в алькове, голова у него кружилась. Он ощутил руку Магдалены, она накрыла его одеялом и, лаская, погладила по голове. Он прижал ее руку к щеке. Она опустилась на колени перед кроватью, смотрела на него полными слез глазами, он поцеловал ее, и сразу же сонливость исчезла, только голова все еще кружилась.

— Что мы делаем, Магдалена? — сказал он, привлекая ее к себе в альков. Внезапно наступила темнота, она задернула занавес.

— Не надо было это делать, — задыхаясь, шептала она. — Это нехорошо. Не сердись, Фредерик! Я пойду… Они могут вернуться в любую минуту… Нет, Фредерик, пусти меня, милый.

Фредерик словно во сне слышал шум кипящего чайника, далекий смех детей, играющих во дворе.

Туман рассеялся, и снова редкий дождь сыпал с низкого неба. Томеа и Лива с отцом возвращались на хутор из морга. Женщины были в черном, и лица их наполовину скрывались под черными платками. Праздничная синяя шляпа Элиаса совсем не шла к усталому обрюзгшему лицу.

Ливе казалось, что прохожие оборачиваются и смотрят на них, что из всех окон выглядывают любопытные лица. Когда они проходили мимо дома Оппермана, ее окликнули из кухонного окна, горничная вышла на лестницу и поманила ее.

— Фру хочет поговорить с тобой, — сказала она.

Лива удивилась. Чего хочет от нее фру Опперман?

— Идите, — сказала она отцу и Томеа, — я приду позже.

Фру Опперман лежала на кровати в большом светлом мезонине. Она была очень худа. Лива, ожидавшая увидеть ее болезненно-бледной, удивилась: лицо и руки фру были покрыты темным загаром. Фру взяла руку Ливы и тепло пожала ее.

— Бедные вы, — сказала она. — Да, это очень тяжело, Лива. Надеюсь, тебе не очень некстати мое приглашение, мне так хотелось пожать тебе руку. Сядь на минутку в кресло, если у тебя есть время!

Фру Опперман бегло говорила по-датски. Ее выпуклые глаза смотрели холодно и равнодушно. Ливе стало неприятно от их взгляда. Она оглядела просторную комнату. Здесь все было как в больнице: фарфоровый умывальник, белые табуретки, в углу какой-то странный аппарат с электрическим контактом. Над изголовьем висело вращающееся зеркало. Из окна была видна контора Оппермана по другую сторону сада. Он сидел за письменным столом.

— Милочка, сними же на минутку платок! — приветливо сказала фру Опперман. — Я совсем не вижу твоего лица! Или тебе неприятно, что я тебя разглядываю? Тогда не надо…

Холодный взгляд птичьих глаз фру Опперман лишал Ливу уверенности, она опустила глаза.

— Жизнь такая странная, — продолжала фру Опперман. — Смерть настигла твоего брата, молодого, здорового, перед которым было, будущее. А меня смерть не берет, хоть я и прикована к постели до конца дней и никому не нужна, как рухлядь.

— А вы не выглядите больной, — сказала Лива, лишь бы что-то сказать. — Вы так загорели!..

— Это горное солнце, — ответила фру Опперман, указав на стоявший в углу аппарат. — Но оно ничуть мне не помогает. Нет, Лива, со мной, все кончено. Я медленно умираю. Но поговорим о другом!..

Она закрыла глаза. Черно-коричневый цвет тяжелых век отливал синевой. Лива воззрилась на странное зеркало над изголовьем. Вдруг фру открыла глаза и посмотрела на Ливу долгим взглядом, внимательным и изучающим. А затем медленно и спокойно произнесла:

— Лива, я ничуть не сержусь на тебя. Я хотела только разглядеть тебя. Прости меня.

— А почему бы вам сердиться на меня? — удивилась Лива.

Фру Опперман отвела глаза, ее брови поползли вверх, рот искривился в жалкую грустную усмешку.

— Ах, Лива, — сказала она. — Не будем ломать комедию. Я знаю все. Не стесняйся меня. Я проглотила эту обиду, как и многие другие. Я свыклась…

— С чем вы свыклись? — шепотом спросила Лива, вздрогнув.

— Милочка, как хорошо ты играешь свою роль! — улыбнулась фру Опперман.

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Лива встала.

Фру Опперман снова закрыла глаза. Улыбка не сходила с ее губ.