Черный Магистр

Мне было непонятно, как наши позволили себя захватить и обезоружить. Причин могло быть две: обычное ротозейство или священное преклонение перед людьми в форме. Впрочем, пока причины для меня не имели никакого значения.

Я лихорадочно соображал, что смогу предпринять один против пятерых вооруженных полицейских. Лучший способ был взять в плен их начальника и уже тогда диктовать свои условия. Однако, как до него добраться, я не представлял. При любом раскладе, откуда бы я ни нападал, нужно было преодолевать значительный открытый участок. Пока я буду бежать через двор, меня обязательно заметят и смогут запросто подстрелить. Нужно было найти какое-нибудь нетривиальное решение. И оно нашлось.

Одна из наших мин была установлена в дальнем углу двора. Пробраться туда из окопа было не сложно, этим я и воспользовался. За время, прошедшее со времени «войны», дожди размыли наши пороховые дорожки, но плотно закрытые чугунки с зарядами оставались в боевой готовности. Добравшись до мины, я открыл горшок, взял из него горсть пороха и восстановил запал, потом сделал «бикфордов шнур» из своего носового платка. Для этого я свернул его в трубочку, поджег один конец, а другой сунул в порох.

Времени, пока он будет тлеть, должно было хватить, чтобы успеть занять позицию за избой. Как только платок загорелся, я что есть сил припустился вдоль забора. Добежать до тыльной стороны избы мне хватило нескольких секунд. Отдышавшись, я пробрался к самому близкому от противника месту и затаился в нескольких шагах от офицера.

Теперь оставалось ждать взрыва, который, как я рассчитывал, отвлечет полицию от арестованных. Офицер же в это время произносил пламенную речь.

— …в нарушение уложения о наказании вы злобно препятствовали властям и скрывали беглых крепостных крестьян. Кроме того, беглых жен и дщерей дворянского и иного происхождения. Кроме того, совершили разбойные нападения на мирных обывателей, от коих есть соответствующие жалобы властям, в коих…

К сожалению, больше ничего интересного я узнать не успел. В углу двора раздался оглушительный взрыв, а над головой свист разлетающихся осколков. Я высунулся из своего укрытия. Эффект взрыва, надо сказать, превзошел все ожидаемые последствия. Солдаты, побросав табельное оружие, все как один бросились бежать со двора в распахнутые ворота, а их командир просто об….я, как потом оказалось, не только в переносном, но и в самом прямом смысле. Он упал на колени и, закрыв голову руками, уткнулся ею в землю, оставив на обозрение толстый, обтянутый плисовыми штанами зад. Я не стал ждать милостей от природы, подскочил к представителю власти и… не преодолел искушение…

От неожиданного оскорбления, полученному пинком по плисовому окороку, полицейский сделал кувырок вперед и оказался лежащим на спине с выпирающим вверх толстым, мягким брюхом, кокетливо перетянутым кожаным поясом. Глаза его были так красноречиво испуганы, что у меня не было даже нужды приказывать ему сдаться. Со стороны избы раздался общий вздох облегчения, и нас тотчас окружили освобожденные арестанты.

— Ишь, какой гладкий! — с завистью сказал один из пленников-гайдуков. — Жрет, поди, в четыре горла.

— Пожалуй, — поддержал его кто-то из той же компании. — Вон какой от него дух хлебный идет!

Все, кто оказался поблизости, захохотали. Я про себя отметил, что того почтения, которое было у простого народа к начальству всего лишь шестьдесят лет назад, нет и в помине. Представитель власти вызывал не священный трепет, а презрительное неуважение. А, как известно, от неприятия божественной сущности власти до революции один шаг. Однако, о ней еще речи не шло, пока конфликт имел исключительно локальное распространение.

Пока полицейский лежал передо мной в собственном прахе и конском навозе, я поднял его пистолет и взвел курок,

— А ну, встать, скотина! — заорал я и, так как бедняга не вскочил на ноги, а продолжал лежать на спине и с ужасом таращил не меня вылезшие из орбит глаза, опять пнул его носком сапога.

Вообще-то у меня нет такой привычки, бить представителей власти ногами, хотя признаюсь, иногда очень хочется…

— Кто он такой? — спросил я хуторянина, тоже, несмотря на раненую ногу, поставленного полицией в общую шеренгу.

— Наш становой пристав, — ответил он, — Станислав Константинович.

— Это тот самый, который служит на откупе у Моргуна, и тот его дальше сеней не пускает? — задал я риторический вопрос.

Становые пристава были птицами небольшого калибра, чем-то вроде наших участковых уполномоченных. Положением о земской полиции 1837 года каждый уезд был разделен на станы, отданные в ведение становых приставов. Они назначались, переводились и увольнялись не столицей, а губернским начальством.

В этот момент выступление штабс-капитана окончательно сломило волю и самоуважение участкового-уполномоченного. Истомин подошел ко мне своей танцевальной походкой, которой он к тому же попытался придать схожесть со строевым шагом, и, вытянувшись по стойке смирно, гаркнул:

— Ваше превосходительство, прикажите повесить подлеца за оскорбление русского офицерства?!