Черный тюльпан(изд.1955)

– Однако, девочка моя, крики все громче, – заметил Ян. – Мне сдается, что нам нельзя терять ни мгновения.

– Пойдемте же, – сказала прекрасная фрисландка.

И она повела братьев де Витт по коридору, ведущему в противоположную сторону тюрьмы, к черному ходу.

Вслед за Розой они спустились по лестнице – двенадцать ступеней вниз, пересекли маленький двор, обнесенный зубчатой стеной, и, отперев дверь под сводчатой аркой, вышли на пустынную улочку, прямо к ожидавшей их там карете с опущенной подножкой.

– Ох, скорее! Скорее, господа! Скорее! – закричал перепуганный кучер. – Слышите, как они орут?

Но великий пенсионарий, усадив в экипаж Корнелиса, не сразу последовал за братом. Он повернулся к девушке:

– Прощай, дитя мое, – сказал он. – Любые наши слова бессильны выразить всю нашу благодарность. Мы вверяем тебя Господу в надежде, что он не забудет, как ты спасла две человеческие жизни.

Великий пенсионарий протянул ей руку, и Роза почтительно поцеловала ее.

– Поезжайте, – сказала она, – не медлите! Похоже, они ломают ворота.

Ян де Витт стремительно вскочил в карету, захлопнул дверцу и приказал:

– К Тол-Хеку!

Так называлась решетка, перекрывавшая городские ворота, ведущие к маленькому порту Схвенинген, где братьев ожидало небольшое суденышко.

И карета с беглецами рванулась с места, уносимая двумя крепкими фламандскими лошадьми.

Роза смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом.

Потом закрыла дверь, заперла ее, а ключ бросила в колодец.

Шум, заставивший ее предположить, что народ пытается высадить ворота, означал именно то, что она думала: избавившись от кавалеристов, охранявших тюрьму, толпа ринулась на приступ.

Хотя ворота были массивными, а тюремщик Грифиус – надо отдать ему справедливость – упорно отказывался их отпереть, вскоре стало ясно, что долго они не продержатся, и Грифиус, бледный как полотно, уже подумывал, не лучше ли их открыть, чем ждать, пока взломают. Но тут он почувствовал, что кто-то тихонько дергает его за рукав.

Обернувшись, он увидел Розу.

– Слышишь, как они беснуются? – пробормотал он.

– Я так хорошо это слышу, отец, что на вашем месте…

– Ты бы им открыла, не так ли?

– Нет, дала бы им выломать ворота.

– Но они же меня убьют!

– Если увидят вас, да.

– А как, по-твоему, они могут меня не увидеть?

– Спрячьтесь.

– Где?

– В секретной камере.

– Но что же будет с тобой, доченька?

– Я притаюсь там с вами, отец. Запремся и переждем, а когда они уберутся, выйдем!

– Черт возьми, ты права! – вскричал Грифиус. – Странное дело: сколько ума в такой маленькой головке…

Между тем, к вящему восторгу черни, ворота зашатались.

– Идемте же, отец, – поторопила его Роза, открывая маленький потайной люк.

– А как же наши узники? – вспомнил Грифиус.

– Бог спасет их, отец, – сказала девушка. – А мне позвольте позаботиться о вас.

Грифиус последовал за дочерью, и крышка люка захлопнулась у них над головами в то самое мгновение, когда тюремные ворота рухнули под напором разъяренного сброда.

Камера, именуемая секретной, куда Роза увлекла своего отца, обеспечивала надежное убежище этим двум персонажам, которых нам сейчас придется ненадолго покинуть. О ее существовании не знал никто, кроме властей: сюда подчас запирали кого-нибудь из особо важных преступников, опасаясь, что их попробуют вызволить, организовав похищение, а то и мятеж.

Между тем народ ворвался в тюрьму с воплями:

– Смерть предателям! Вздернем Корнелиса де Витта! Смерть! Смерть!

IV. Свора убийц

Молодой человек, чье лицо по-прежнему скрывала широкополая шляпа, а рука все так же опиралась на плечо офицера, продолжая утирать лоб и губы носовым платком, неподвижно стоял на углу замка Бюйтенхофа, в тени под навесом запертой лавки, созерцая представление, разыгрываемое перед ним осатанелой чернью. Похоже, спектакль близился к развязке.

– Ого! – сказал он офицеру. – Думается, вы были правы, ван Декен: приказ, подписанный господами депутатами, и впрямь смертный приговор господину Корнелису. Вы только послушайте этот народ! Как он зол на де Виттов!

– Действительно, – произнес офицер. – Никогда не слышал подобных воплей.

– Надо полагать, они отыскали камеру нашего бедняги. Ага, посмотрите-ка вон на то окно – не там ли был заперт господин Корнелис?

Какой-то человек уже и впрямь вцепился обеими руками в металлическую решетку камеры, которую Корнелис покинул не более десяти минут назад, и тряс ее что было силы.

– Он сбежал! – вопил тот человек. – Сбежал! Его здесь больше нет!

– Что-что? Как это его нет? – спрашивали с улицы те, что подошли последними и войти уже не могли, поскольку тюрьма была переполнена народом.

* * *

– Нет его, вам говорят! Он удрал! – надрывался разъяренный погромщик. – Спас-таки свою шкуру!

– Что говорит этот человек? – бледнея, спросил его высочество.

– О, монсеньор, какое счастье, если бы его слова оказались правдой!

– Да, разумеется, это была бы благая весть, – заметил молодой человек. – Но, к сожалению, этого быть не может.

– Однако, как видите, – возразил офицер.

И в самом деле все новые лица, искаженные злобой, высовывались из тюремных окон, оттуда доносились яростные крики: