Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных

— Не забудьте, — смеясь, сказала Роза, — что ваша ученица — раз вы меня так называете — должна еще учиться и другому, кроме выращивания тюльпанов.

— Да, да, и я так же заинтересован, как и вы, прекрасная Роза, чтобы вы научились читать.

— Когда мы начнем?

— Сейчас.

— Нет, завтра.

— Почему завтра?

— Потому что сегодня наш час уже прошел и я должна вас покинуть.

— Уже!? Но что же мы будем читать?

— О, — ответила Роза, — у меня есть книга, которая, надеюсь, принесет нам счастье.

— Итак, до завтра.

— До завтра.

На следующий день Роза пришла с Библией Корнелия де Витта.

XVII

ПЕРВАЯ ЛУКОВИЧКА

На следующий день, как уже было сказано, Роза пришла с Библией Корнелия де Витта.

Тогда началась между учителем и ученицей одна из тех очаровательных сцен, какие являются радостью для романиста, если они, на его счастье, попадают под его перо.

Единственное окошечко, служившее для общения влюбленных, было слишком высоко, чтобы молодые люди могли с удобством читать книгу, принесенную Розой (до сих пор они читали лишь на лицах друг у друга все, что им хотелось сказать).

Поэтому девушка была вынуждена опираться на окошечко, склонив голову над книгой и поддерживая правой рукой фонарь. Чтобы рука не слишком уставала, Корнелиус придумал привязывать фонарь к решетке носовым платком. Таким образом, Роза, водя пальцем по книге, могла следить за буквами и слогами и повторять их по требованию Корнелиуса. Он, вооружившись соломинкой, указывал буквы своей внимательной ученице через отверстие решетки.

Свет фонаря освещал румяное личико Розы, ее глубокие синие глаза, ее белокурые косы под потемневшим золотым чепцом — головным убором фризок. Ее поднятые вверх пальчики, когда от них отливала кровь, становились бледно-розовыми, прозрачными, и их меняющаяся окраска словно вскрывала таинственную жизнь, пульсирующую у нас под кожей.

Способности Розы быстро развивались под живительным влиянием ума Корнелиуса, и когда затруднения казались им слишком большими, то их погруженные друг в друга глаза, их соприкасающиеся ресницы, их смешивающиеся волосы испускали такие электрические искры, что способны были осветить даже самые непонятные слова и выражения.

И Роза, спустившись к себе, повторяла одновременно: в памяти — данный ей урок чтения и в своем сердце — тайный урок любви.

Однажды вечером она пришла на полчаса позднее, чем обычно.

Запоздание на полчаса было слишком большим событием, чтобы Корнелиус раньше всего не справился о его причине.

— О, не браните меня, — сказала девушка, — это не моя вина. Отец возобновил в Левештейне знакомство с одним человеком, который часто приходил к нему в Гааге с просьбой показать ему тюрьму. Это славный человек, большой любитель выпить; он рассказывает веселые истории и, кроме того, щедро платит, никогда не останавливаясь перед издержками.

— Ничего другого вы о нем не знаете? — спросил удивленный Корнелиус.

— Нет, — ответила молодая девушка, — вот уже около двух недель, как мой отец привязался к этому новому знакомому и тот нас усердно посещает.

— О, — заметил Корнелиус, с беспокойством покачивая головой, так как каждое новое событие предвещало ему какую-нибудь катастрофу, — это, вероятно, один из тех шпионов, кого посылают в крепости для наблюдения и за заключенными, и за их охраной.

— Я думаю, — сказала Роза с улыбкой, — что если этот славный человек и следит за кем-нибудь, то только не за моим отцом.

— За кем же он может здесь следить?

— А за мной, например.

— За вами?

— А почему бы и нет? — засмеялась девушка.

— Ах, это правда, — заметил, вздыхая, Корнелиус, — не все же ваши поклонники, Роза, должны уходить ни с чем; этот человек может стать вашим мужем.

— Я не говорю "нет".

— А на чем вы основываете эту радость?

— Скажите "это опасение", господин Корнелиус…

— Спасибо, Роза, вы правы, это опасение…

— Вот на чем я его основываю…

— Я слушаю, говорите.

— Этот человек приходил уже несколько раз в Бейтенгоф, в Гааге, как раз в то время, когда вас туда посадили. Стоило мне выйти, он тоже выходил; я приехала сюда, он тоже приехал. В Гааге он являлся под предлогом повидать вас.

— Повидать меня?

— Да. Но это, без всякого сомнения, был только предлог; теперь, когда вы снова стали заключенным моего отца или, вернее, когда отец снова стал вашим тюремщиком, он больше не ссылается на вас. Я слышала, как он вчера говорил моему отцу, что не знает вас.

— Продолжайте, Роза, я вас прошу. Я попробую установить, что это за человек и чего он хочет.

— Вы уверены, господин Корнелиус, что никто из ваших друзей не может интересоваться вами?

— У меня нет друзей, Роза. У меня никого не было, кроме моей кормилицы; вы ее знаете, и она знает вас. Увы! Бедная Зуг пришла бы сама и без всякой хитрости, плача, сказала бы вашему отцу или вам: "Дорогой господин (или дорогая барышня), мое дитя здесь у вас; вы видите, в каком я отчаянии, разрешите мне повидать его хоть на один час, и я всю свою жизнь буду молить за вас Бога". О нет, — продолжал Корнелиус, — кроме моей доброй кормилицы, у меня нет друзей.