Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных

Широкий кувшин, удачно надбитый Корнелиусом, послужил ему вполне подходящим горшком. Он наполнил его наполовину землей, что ему принесла Роза, смешав ее с высушенным речным илом, и у него получился прекрасный чернозем.

В начале апреля он посадил туда первую луковичку.

Мы не смогли бы описать стараний, уловок и ухищрений, к каким прибег Корнелиус, чтобы скрыть от наблюдений Грифуса радость, получаемую им от работы. Для заключенного философа полчаса — это целая вечность ощущений и мыслей.

Роза приходила каждый день побеседовать с Корнелиусом.

Тюльпаны — о них Роза за это время прослушала целый курс — являлись главной темой их разговоров. Но, как бы ни была интересна эта тема, нельзя все же постоянно говорить только о тюльпанах. Итак, говорили и о другом, и, к своему великому удивлению, любитель тюльпанов увидел, как может расшириться круг тем для разговоров.

Только Роза, как правило, стала держать свою красивую головку на расстоянии шести дюймов от окошечка, ибо прекрасная фризка, безусловно, перестала доверять себе самой, по-видимому, с тех пор как она почувствовала, что дыхание заключенного может даже сквозь решетку обжечь сердце молодой девушки.

Одно обстоятельство беспокоило в это время Корнелиуса почти так же сильно, как его луковички, и он постоянно думал о нем.

Его смущала зависимость Розы от ее отца.

Таким образом, и жизнь ван Барле, известного врача, прекрасного художника, человека высокой культуры, цветовода, безусловно первым открывшего то чудо творения, которое, как это заранее было решено, должно было получить наименование Rosa Barlcensis, — и жизнь ван Барле, и даже больше — счастье его, зависели от малейшей прихоти другого человека. И уровень умственного развития этого человека был самый низкий. Человек-тюремщик — существо менее разумное, чем замок, который он запирал, и более жесткое, чем засов, который он задвигал. Это было что-то вроде Калибана из "Бури", нечто среднее между человеком и зверем.

Итак, счастье Корнелиуса зависело от этого человека, который мог в одно прекрасное утро заскучать в Левештейне, найти, что здесь плохой воздух, что можжевеловая настойка недостаточно вкусна, покинуть крепость и увезти с собой дочь. И вновь Роза с Корнелиусом были бы разлучены. Господь, устав так много делать для своих созданий, в конце концов может не послать им новой встречи.

— И тогда, дорогая Роза, к чему послужат почтовые голуби, — спросил Корнелиус, — раз вы не сможете ни прочесть моих писем, ни изложить мне своих мыслей?

— Ну что же, — ответила Роза (в глубине души она, так же как и Корнелиус, опасалась разлуки), — в нашем распоряжении по часу каждый вечер; употребим это время с пользой.

— Но мне кажется, — заметил Корнелиус, — что мы его и сейчас употребляем не без пользы.

— Употребим его с еще большей пользой, — улыбаясь, повторила Роза. — Научите меня читать и писать. Уверяю вас, ваши уроки пойдут мне впрок, и тогда, если мы будем когда-нибудь разлучены, то только по своей собственной воле.

— О, — воскликнул Корнелиус, — тогда перед нами вечность!

Роза опять улыбнулась, пожав слегка плечами.

— Разве вы останетесь вечно в тюрьме? — ответила она. — Разве, даровав вам жизнь, его высочество не даст вам свободы? Разве вы не вернете себе свое имущество? Разве вы не станете вновь богатым? А будучи богатым и свободным, разве вы, проезжая верхом на лошади или в карете, удостоите взглядом бедную Розу, дочь тюремщика, дочь почти палача?

Корнелиус пытался протестовать и протестовал бы, без сомнения, от всего сердца, с искренностью души, переполненной любовью.

Но молодая девушка прервала его.

— Как поживает ваш тюльпан? — спросила она, все еще улыбаясь.

Говорить с Корнелиусом о его тюльпане было для Розы способом заставить его забыть обо всем, даже о ней самой.

— Неплохо, — ответил он, — кожица чернеет, брожение началось, жилки луковички нагреваются и набухают; через неделю, пожалуй, даже раньше, можно будет наблюдать первые признаки прорастания. А ваш тюльпан, Роза?

— О, я точно следовала вашим указаниям.

— Итак, Роза, что же вы сделали? — спросил Корнелиус; его глаза почти так же вспыхнули и дыхание стало таким же горячим, как в тот вечер, когда его глаза обжигали лицо, а дыхание — сердце Розы.

— Я поставила дело широко, — заулыбалась девушка, так как в глубине души она не могла запретить себе наблюдать за любовью заключенного одновременно и к ней, и к черному тюльпану, — я приготовила грядку на открытом месте, вдали от деревьев и стен, на легкой песчаной почве, слегка влажной и без единого камешка. Я устроила грядку так, как вы мне ее описали.

— Хорошо, хорошо, Роза.

— Земля, подготовленная таким образом, ждет только ваших распоряжений. В первый же погожий день вы прикажете мне посадить мою луковичку и я посажу ее. Вы же знаете: мою луковичку нужно сажать позднее вашей, так как у нее будет гораздо больше воздуха, солнца и земных соков.

— Правда, правда! — от радости захлопал в ладоши Корнелиус. — Вы прекрасная ученица, Роза, и, конечно же, выиграете ваши сто тысяч флоринов.