Черта оседлости

– За тебя, за возвращение. Только что ты так одет. Надо было написать, я бы принесла одежду.

– За встречу, за всех нас – ответил Николай Павлович. Он подумал, что не будет пока говорить правду, о том, что его вовсе не выписали.

– А ты как?

– Работаю. Правда, не на почте, как раньше. В сберкассе. Скоро уже уходить. Так что ты меня даже не разбудил.

– Скажешь, где Славу найти?

Наталья помолчала, опустив глаза. Потом снова подняла их и ответила:

– Скажу. Только ты сейчас не уходи. Поспи. Я тебе приготовлю его костюм и напишу записку, где он. А то ты сейчас такой сонный, что все равно не запомнишь.

– Ты права, ты всегда была, есть и будешь права. Как Кассандра. Помнишь нашу любимую:"Но троянцы не поверили Кассандре…!"

– Помню, все помню. Иди, ложись.

Уже в полусне он добрался, поддерживаемый Натальей, до кровати и провалился в здоровый, без сновидений сон – впервые за девятнадцать лет.

Проснувшись, Николай Иванович нашел на стуле возле кровати серый, в едва заметную косую полоску костюм, светлую рубашку, галстук. На брюках лежал согнутый пополам лист бумаги. Это была, как и ожидалось, записка Натальи. В ней она сообщала, что приготовленный обед нужно взять в холодильнике, и обещанный адрес Вячеслава. Это был не совсем адрес. Округлые буквы складывались в странную фразу:"Чаще всего его можно встретить в подземном переходе на Невском проспекте". В скобках пояснялось – на станции метро Невский проспект. Под запиской смутно блестели ключи от квартиры.

– Надо было про родителей спросить. Она такая, наверняка им звонила все время. Хотя бы иногда. По праздникам. – подумал Николай Иванович. Последний раз он видел родителей пять лет назад. Уже тогда они были плохи и казались совершенно старыми и безнадежно отставшими от века и от сумасбродного сына, которого им было не понять. В день этого последнего свидания ему исполнилось столько лет, сколько было им, когда их большие фотографии впервые повесили на заводскую доску почета.

Николай Иванович взял в руки рубашку и понял, что не сможет надеть ее, не вымывшись. Но после горячего душа он не смог влезть в старое, полученное в больнице нижнее белье. Пришлось надеть брюки на голое тело. Новая одежда, хотя и была заметно поношена, коснулась тела как свежий ветерок. Было бесконечно приятно ощущать ее на себе; ее запахом, в котором угадывалась примесь нафталина, хотелось дышать, как раньше хотелось жить поэзией. И перед тем, как отправиться на встречу с Вячеславом, Николай Иванович позволил себе обменять свои изодранные ботинки на его – черные, покрытые давнишней пылью, найденные в тумбочке в прихожей. Николай Иванович их даже почистил, насвистывая при этом какой-то примитивный мотивчик.

В метро Николай Иванович купил – за бешеные деньги! – газету с таким названием, какое в прежние времена было невозможно представить. Времена были серьезнее. По другую сторону газетного лотка стоял пожилой человек с пытливым взглядом. Впрочем, взгляд легко скользил по всему окружающему, останавливаясь лишь на отмусоливаемых за газеты деньгах.

– Что ему делать на станции метро? – подумал Николай Иванович о друге. – Если все станции такие же, как эта, то другой работы на них нет. Так неужели газеты продает? Или сумел пробить свою идею – уличный театр?

Уличный проблемный театр был грандиозной идеей. Партнером мог стать светофор, фонарный столб, мусорный ящик, даже милиционер – если повезет. Достаточно было запастись простейшими вещами – газетами, бутылками, метлой – и можно было воплотить в реальном и понятном действии любую, пусть даже самую загадочную и фантастическую мысль об окружающем пространстве и о том, что в нем происходит. К сожалению, сценическое действие не вписывалось в двухстороннее уличное движение. Каждая попытка выйти на улицу превращалась в трагедию щенка, попавшего в речную быстрину.

В метро Николаю Ивановичу уже не удалось сесть, и он стоял, держась за поручень и разглядывая себя в черном оконном стекле. Пожалуй, он выглядел даже элегантней остальных мужчин в вагоне. Только что выбритый подбородок, о чем свидетельствуют царапины на горле возле кадыка, острый взгляд, худощавое тело. Никто не мог бы угадать в нем вчерашнего беглеца, к которому любой бродяга мог обратиться на ты. Танцор! Жаль, что не было шляпы. Со стороны, однако, было заметно, что взгляд чересчур беспокойно ощупывает предметы вокруг, запекшиеся капельки крови на горле доказывали, что лезвие оказалось неновым и тупым, а острые плечи и костлявые ладони говорили о физической немощи. Николай Иванович хотел, но не мог из-за тряски читать газету. По заголовкам, которые он просмотрел на эскалаторе, страна где-то все еще воевала, кто-то разрушал основание ее благополучия снизу, кто-то сверху. У нее был теперь президент (нерусское слово) и дума (русское). Со всем этим теперь надо было разбираться.