Чеширская улыбка кота Шрёдингера: мозг, язык и сознание

Лексический тест состоял из напечатанных на отдельных карточках слов, представляющих собой разные типы лексических замен: «хороший, нехороший, плохой, неплохой, глупый, неглупый, умный, неумный». Как было показано нами ранее [Черниговская, Деглин, 1984; Chernigovskaya, Deglin, 1986], в условиях угнетения функций П и реципрокного облегчения функций Л больные, которых просят расклассифицировать слова, делают это с ориентацией на собственно языковые факторы (синонимия, антонимия); в противоположных условиях они ориентируются на внеязыковые факторы: в одну группу объединяются слова, обозначающие положительные качества личности, в другую – слова, обозначающие отрицательные качества, то есть составляются так называемые портреты.

Грамматический тест

состоял из напечатанных на отдельных карточках предложений разной синтаксической сложности, представляющих собой описания ситуаций, в которых субъектом действия является то одно, то другое лицо (активные и пассивные конструкции, фразы с прямым и обратным порядком слов): «Ваня побил Петю, Петю побил Ваня, Петя побит Ваней, Ваней побит Петя, Петя побил Ваню, Ваню побил Петя, Ваня побит Петей, Петей побит Ваня». Понимание тестовых фраз требует полного анализа синтаксической структуры для выявления субъекта и объекта действия. Испытуемой предлагали классифицировать слова и фразы любым угодным ей образом. В грамматическом тесте, кроме того, нужно было идентифицировать фразы с соответствующими картинками, что являлось прямой проверкой понимания смысла предложения. Помимо того больной зачитывали короткий рассказ на обоих языках и просили его пересказать.

Результаты

Характер восстановления языков.

Скорость и характер восстановления обоих языков после лево- и правосторонних УП различались. После левосторонних УП восстановление речи начиналось на шестой-седьмой минуте, при этом восстановление русского языка несколько опережало восстановление английского (см. табл. 1). Испытуемая отвечала по-русски независимо от того, на каком языке задавались вопросы и формулировались инструкции. Лишь на одиннадцатой минуте больная впервые ответила по-английски на вопрос, заданный на том же языке. Надо, однако, заметить, что и вопрос и ответ представляли собой хорошо знакомую, стереотипную, автоматизированную ситуацию: «Are you аt home?» – «No, I am not». На следовавшие далее более сложные – или, точнее говоря, менее стереотипные – вопросы ответы давались по-русски. Выражаемые по-английски просьбы называть предметы, выполнять инструкции никогда не вызывали реакции на том же языке: больная пользовалась только русским, явно недоумевая по поводу английской речи экспериментатора. Английская речь восстановилась лишь на позднем этапе, при этом больная ошибалась и часто переходила на русский язык. Большинство английских ответов трафаретно: «Where are you now?» – «I am in the room». «Where is this ‘room? Is it at home?» – «No, it is not at home». На все вопросы и инструкции, предъявляемые по-русски, больная давала только русские ответы.

Восстановление языков после правосторонних

УП протекало совершенно иначе. Речь начала восстанавливаться уже на второй минуте. Независимо от того, на каком языке обращались, больная отвечала по-английски (причем самые первые английские ответы были получены спонтанно, в ответ на русские вопросы). Первое «проявление» русского языка отмечено на пятой минуте, когда на очень простой вопрос, заданный по-русски, был получен смешанный русско-английский ответ: «Как настроение?» – «Настроение – Bad». На просьбу встать, произнесенную по-русски, больная не реагировала, ту же просьбу, выраженную по-английски, выполнила. Уже на шестой минуте стало возможно выполнение тестов, в процессе которого больная вступила с экспериментатором в диалог по-английски – попросила дать ей очки и объяснила, зачем они ей нужны, комментировала свои действия. На шестнадцатой – двадцать четвертой минутах больная начала активно пользоваться русским языком, а на двадцать пятой минуте наблюдалась интерференция языков (например, «Вы первый раз заболели?» – «Нет, это it was… it is not the first time. На одиннадцатом отделении полтора года. Был depression. After that I was sent to the hospital by name after Bechtereva»). На этом же этапе английские ответы на русские вопросы исчезли. На двадцать пятой – двадцать девятой минутах наблюдались ухудшение английской речи, затруднения в подборе слов. Создалось впечатление, что больная по мере восстановления функций правого полушария как бы забывала второй язык, явно предпочитая общение по-русски.

Таблица 1.

Динамика восстановления родного (русского) и второго (английского) языков после лево- и правосторонних УП