Честный Эйб

Президент вспомнил, как недавно на ночной прогулке верхом в него выстрелили из-за дерева. Лошадь испугалась и понесла. Линкольн с трудом с ней справился. Он приехал домой без головного убора. Караульному начальнику он объяснил, что случайно потерял цилиндр. На следующий день караульный начальник принёс и молча положил цилиндр перед Линкольном. В нём зияла дыра от пули.

— Об этом никто не должен знать, — сказал Линкольн.

— Слушаю, сэр, — откликнулся караульный начальник.

Эйб подошёл к камину и бросил цилиндр в огонь.

…Через две недели Линкольн вошёл в свой кабинет и неожиданно наткнулся на Тэда, который стоял у письменного стола, скрестив руки на груди, точь-в-точь как Наполеон.

Линкольн нахмурил брови.

— Тэд, как ты смеешь входить сюда без моего разрешения?

— Простите, сэр, — сказал Тэд, нисколько не испугавшись, — но я попал в ужасное положение.

— В какое именно?

— Я по уши в долгах.

Линкольн посмотрел на сына с усмешкой.

— Это очень грустно, — сказал Эйб. — И много ты задолжал?

— Пять долларов.

— В самом деле? В твоём возрасте это действительно много. Пари, я полагаю?

— Совершенно верно, сэр.

— И ты ищешь у меня деньги?

— Нет, сэр, я ещё до этого не дошёл. Я ищу бумагу.

— Бумагу?

— Да, сэр. Бумагу об освобождении негров.

Линкольн молчал с минуту.

— Ты её здесь не найдёшь, Тэд.

— Я так и думал, — сказал Тэд. — И я проиграл пари Джонсону и должен уплатить ему пять долларов. Я поручился за то, что Авраам Линкольн освободит негров, и проиграл.

Линкольн молча порылся в своём бумажнике и протянул Тэду пять долларов.

— Спасибо, сэр! — с чувством произнёс Тэд. — Камень упал с моей души! Я уплачу Джонсону и…

— Можешь оставить себе эти пять долларов, — сказал Линкольн, — это я плачу тебе за Джонсона.

— Как это так? — в изумлении прошептал Тэд.

— Джонсон проиграл пари, но нечестно брать деньги у слуги, который живёт на небольшое жалованье. А теперь прошу тебя уйти и больше никогда не входить в кабинет без моего позволения.

…В прокламации, обнародованной в сентябре 1862 года, говорилось:

«С 1 января 1863 года все лица, которые были на положений рабов в каком-либо штате или определённой части штата, население которого к этому времени будет находиться в состоянии мятежа против Соединённых Штатов, получат свободу отныне и навсегда. Подписано: Авраам Линкольн, президент Соединённых Штатов Америки, главнокомандующий сухопутными и морскими силами США».

Пушечные салюты и фейерверки потрясли города Америки. Возле Белого дома гудели толпы с флагами и плакатами. Взволнованные люди пели, приложив руку к сердцу:

От бухты Сан-Франциско до мелей мыса КодЗапомним этот первый счастливый Новый год.Вперёд, цветные братья, друзья мои, вперёд!..

«Отныне и навсегда!» Казалось, Америка избавилась от позора, который сковывал её цепями в течение сотни лет…

В этот вечер Джонсон долго возился в своей каморке. Он зажёг свечу и вытащил из сундучка помятый и засаленный портрет человека с высоким лбом, суровыми, светлыми глазами и упрямой линией рта, словно прорезанного ножом среди морщинистых щёк.

Джонсон долго смотрел на это лицо. Глаза пожилого негра были полны слёз.

— Это ваша победа, капитан, — шептал он.

Это был портрет Джона Брауна.

Пламенные сердца

В вагоне конки, которая шла из пригорода в Вашингтон, расплакался ребёнок.

Это была крошечная девочка, тщательно закутанная в старое одеяло. То ли ей не нравился трясущийся вагон с дребезжащими колокольчиками, то ли у неё прорезывался первый зуб, но от самого моста через речушку Анако́стия она непрерывно кричала.

Сначала это был обыкновенный плач. Потом в голосе шестимесячного создания появились раздражённые нотки. Она перешла на визг, да с такой силой, что ехавший рядом рабочий с ночной смены в доках вздрогнул и удивлённо посмотрел на мать.

— Может быть, что-нибудь попало в одеяло? — предположил он.

Мать отрицательно покачала головой. Это была работница лет двадцати, с усталым лицом и худыми, тонкими руками.

— Я думаю, ей холодно, — сказала она.

Апрель 1863 года был пронизывающий. После мартовских дождей зима неожиданно вернулась в Вашингтон. Ночью выпал снег, а сейчас он таял, задерживаясь фантастическими клочьями на голых ветвях деревьев. Ранние пассажиры пригородной конки кутались в шарфы и кашляли. От мокрых лошадиных спин поднимался парок. Кучер качал головой, глядя на грязное месиво между рельсами, по которому дробно топали конские копыта.

— Послушай, уйми наконец своего ребёнка! — крикнул кучер с площадки. — Ведь этак лошади испугаются!

Краснея от смущения, мать стащила с плеч потёртую шаль и стала кутать девочку. Но крик не смолкал.

Кучер остановил лошадей.

— Она у тебя мокрая, что ли? Сухая? Ну, знаешь ли, любезная, с такими детьми не полагается ездить в конке. Может быть, она больная?

— Поезжайте, кучер, — сказал пожилой рабочий, — а ты напрасно сняла шаль, матушка, сама простудишься. Гляди, что на тебе надето — одна рвань. Ну и угостил господь снегом в апреле!