Четверо

– Конечно, сияние. Скоро сюда дойдёт вспышка, – мрачно сказал Гинзберг. – Будет ещё и не такое.

– Посмотрим, – ответил Лазарев. – Не нервничаем, работаем.

– Работаем, – кивнул Нойгард.

Минуту они провели в полной тишине, глядя, как под ними проносятся жёлтые облака.

– Пора, – сказал Лазарев. – Закрываем скафандры.

Они опустили щитки на шлемах.

Лазарев взглянул на часы и через несколько секунд вдавил до упора кнопку отстыковки.

Раздался приглушённый стук, и их еле ощутимо толкнуло вперёд.

На мониторе задней камеры появился стыковочный шлюз, который с каждой секундой становился всё меньше.

– Вот и отделились, – сказал Лазарев. – Теперь сами по себе. «Аврора», как связь?

– Системы связи в порядке. Отстыковка прошла успешно. Приятного полёта, «Рассвет-2».

Голос «Авроры» теперь доносился через систему связи, встроенную в скафандр, и звучал не так, как раньше, – хрипловато, неглубоко, почти незнакомо.

Лазарев взглянул на экран навигации: действительно, всё в порядке, модуль вышел на заданную орбиту и движется с нужной скоростью.

– Ничего не забыли на борту? – сказал он с улыбкой. – Вернёмся не скоро.

– Кажется, я забыл выключить утюг, – засмеялся Ной-гард.

Все четверо заулыбались. Пока что всё шло хорошо.

Лазареву захотелось ещё как-нибудь пошутить, но на ум ничего не шло. Да и лучше, наверное, помолчать.

Стекло шлема запотевало сильнее, чем на тренировках, и ему пришлось перенастроить систему кондиционирования. Лишь бы со скафандрами ничего не случилось во время спуска, думал он. Впрочем, всё должно пройти хорошо.

На исходе второго витка вокруг планеты он приложил палец к кнопке спуска.

– Всё, ребята. Готовимся войти в атмосферу.

Остальные молча кивнули. Краем глаза Лазарев увидел, что Крамаренко нервно барабанит пальцами в толстых перчатках по своему колену.

Лазарев надавил кнопку спуска. Модуль слегка тряхнуло, и они почувствовали, как их тянет вниз – это напоминало спуск в быстром лифте.

– Двигательная установка даёт тормозной импульс для схода с орбиты. – Лазарев проговорил заученную фразу. – Начинаем спуск, полёт нормальный.

Планета занимала теперь весь вид в обзорном мониторе. Жёлтые облака кружились рассыпчатыми вихрями вдоль равнины из красноватого песка, клубились вокруг гор, плавали разорванной ватой над гладью моря.

Через несколько минут облака стали ближе и крупнее, а в боковых иллюминаторах, где раньше была чернота, становилось чуть светлее: в темноте сгущалась прозрачная зеленоватая дымка.

Лазарев посмотрел на приборную панель. Высота – 150 километров.

Он почувствовал, как его тело становится тяжелее.

– Входим в плотные слои атмосферы, – сказал Лазарев. – Приготовились.

Он дотянулся до кнопки выключения обзорной камеры: всё равно она сейчас сгорит. Изображение на мониторе погасло, теперь можно было смотреть только в боковые иллюминаторы.

– Страшно, – сказал Гинзберг.

– Верю, – ответил Лазарев. – Но лучше сейчас не тратить силы на разговор, а то ещё язык прикусишь…

Он хотел сказать что-то ещё, но его с силой вдавило в кресло, а потом перехватило дух, будто кто-то ударил ногой в солнечное сплетение.

Он повернул голову и заглянул в иллюминатор. На его переднем краю заплясали ярко-оранжевые искры. Чернота ушла: за бортом клубился зеленовато-голубой туман.

Высота – 130 километров.

– Уф-ф-ф, – чей-то голос, неразличимый в помехах, раздался в наушниках, то ли Гинзберга, то ли Крамаренко, то ли его, Лазарева.

Лазарев попытался поднять руку к пульту настройки скафандра, чтобы сбавить громкость от помех в наушниках, но рука слушалась с трудом, будто её закопали в песок. В ушах трещало, шумело и свистело.

Индикатор на приборной панели показывал перегрузку в шесть единиц. Это ещё не предел.

Передний край иллюминатора вспыхнул и заискрился ярко-жёлтым, как рассветное солнце.

Высота – 100 километров.

– Как будто сейчас расплющит, – сквозь шуршание помех в наушниках раздался голос, кажется, Гинзберга.

– Так и должно быть. – Лазарев понял, что ему трудно говорить. – Надо потерпеть, сейчас будет ещё тяжелее.

Ему вдруг стало страшно. А вдруг и правда расплющит.

На высоте 70 километров иллюминатор засветился ослепляющим пламенем. Лазарев почувствовал кисло-сладкий привкус крови на крепко стиснутых зубах.

Его тело трясло и тянуло вниз. Казалось, что его разрывает на части: ноги ощущались тяжелее, чем руки, с трудом двигались пальцы.

– Господи, господи, – кажется, это звучал голос Крамаренко.

Лазареву захотелось застонать, но он стиснул зубы ещё сильнее, сглотнул слюну вместе с кровью и неожиданно для себя с силой сжал кулаки.

В иллюминаторе бушевало пламя, и его отсветы плясали яркими бликами на приборной панели, на стекле скафандра, на внутренней обшивке.

Когда приборная панель показала 15 километров, корабль резко дёрнуло вверх – казалось, что вверх, – и от неожиданности Лазарев с силой ткнулся носом о стекло скафандра.

– Твою мать, – сказал Крамаренко.

Показалось, будто корабль резко остановился.

Их больше не трясло.