Четверо наедине с горами

Тогда он решительно вышел на поляну… Когда увидел, что на волчице ошейник и она привязана за него к дереву, он понял, что попал в западню. Такой подлости он не ожидал. Волчица была домашней, и своим ласковым одиноким воем она, по-видимому, погубила не одного волка, потому что, как только Трехпалый вышел на поляну, она перестала выть и смотрела на него равнодушно.

На миг у Трехпалого появилось желание сомкнуть свои железные челюсти на ее шее, но только на мгновенье. Он резким прыжком повернулся, он знал, откуда придет смерть — из этого проклятого стога, и он хотел принять ее грудью. Ощетинился. Да вот — красно-белая молния вылетела из стога и ударила его в грудь. Падая в снег, услышал гром.

С трудом встал и ждал второго выстрела. Но его не было. Он хотел встретить смерть грудью, но выстрела почему-то не было. Все больше пьянел и повалился в снег.

Очнулся в санях, связанный — с тошнотворной слабостью в голове и теле. Кругом гавкали собаки, рвались в сани — чем мельче, тем отчаяннее. Трехпалый представил, как бы они повели себя, если бы он, свободный, прошелся ночью около деревни. Собак лениво отгонял кнутом бородатый мужик.

— Ну и громадина, — уважительно шевелилась толпа.

Потом сани тронулись. Толпа расступилась, и только собаки с отчаянным лаем провожали их далеко за деревню.

— Нет, это не из той стаи, — говорил по дороге бородатый мужик своему спутнику. — Это какой-то пришлый, одинокий. Я даже опешил, когда он из-за моей спины выскочил на поляну.

— За такого хорошо заплатят. Кроме того, что полагается пятьдесят рублей за каждого добытого волка. Так что хорошо ты на нем заработаешь.

— Лишнего не заплатят, — ответил бородач. Он склонился над волком — Трехпалый, знать, в капкане побывал.

— Живучи, сволочи, — откликнулся его спутник. — Сколько веков бьют. А теперь — с самолетов, и капканы, и все равно живут. Других зверей охраняют, в тюрьму за них — а их все равно нет. А этого веками бьют, а он живет.

Бородач не поддержал разговора. Остальную дорогу до города молчали.

В городе было страшно. Кругом все грохотало, воз дух был густ какими-то отвратительными запахами. То и дело останавливались. Наконец куда-то приехали. Кого-то ждали. Пришел мужик в богатой пыжиковой шапке, осмотрел Трехпалого. Потыкал палкой в зубы. Что-то сказал бородачу.

— За такого-то волка… — начал было тот.

— Волк хороший, не отрицаю. Но пойми меня, дохнут они, не поспеваешь покупать

— А это меня не касается. Не надо, так я с него мигом шкуру спущу и в заготконтору.

Наконец ударили по рукам, и вот четвертый год Трехпалый странствует вместе с другими такими же несчастными зверями по маленьким и большим городам. Как говорит Директор, делают план. Премиальные, если они случаются, получают служители, которые, начиная с Директора, постоянно меняются. Иногда попадают хорошие люди, даже любящие зверей, но они скоро уходят. Во-первых, потому что любовь к животным и работа в гастролирующем зоопарке — вещи взаимоисключающие, во-вторых, далеко не всех устраивают постоянные переезды, и работали в этом гастролирующем зоопарке, в основном, люди случайные или алкаши, вроде Плюгавого, пьющие за счет зверей.

Трехпалый никак не мог привыкнуть к неволе. Легче тому, кто попал сюда в детстве, несмышленым. Кто не знает, что можно жить иначе. Звери в зоопарке были разные — и по месту жительства, и по отношению к неволе. Одни смирились, другие мрачно огрызались. Было неприятно смотреть, как южные звери мучались в северных городах, а северные — в южных, как мучался от жары северный медведь, от холода — жирафа.

Сначала Трехпалый был равнодушен к своим товарищам по несчастью. Иногда даже приходили мысли поживиться кем-нибудь при случае, например, той же косулей. Но потом он почувствовал с ними какую-то общность. Это случилось после его мести Плюгавому, после жестоких побоев: поезд долго стучал по рельсам, с десяток минут стоял на какой-то станции, и вдруг в вагоне запахло лесом. Трехпалый заметался в клетке. Он чуял запах хвои, запах тайги. Скоро их выгрузили в небольшом городке. Когда в грузовике везли со станции, Трехпалый видел лес. Вечером он завыл, отчаянно и тоскливо, леденяще человеческую душу. Пришел Плюгавый, отколотил его, но он продолжал выть. Переполошил весь зоопарк, в нем начался настоящий бунт. Ревел слон, стонала гиена, рычал, метался в клетке тигр… Звери разных континентов — все словно понимали его.

И опять мотались по стране. Мучались от неволи, от жары, от холода, от болезней и делали план. Менялись города. Но везде в общем-то было одно и то же. Стучали колеса. Потом клетки выгружали, расставляли, вешали над клетками лозунги об охране животных, а по городу — красивые афиши, на которых звери были незамученными, не с вылезшей шерстью и слезящимися глазами, а сильными и красивыми.