Четверо наедине с горами

Он чувствовал: кончаются последние силы. Во-первых, сказывалось, что он долгое время просидел в клетке. А еще больше — нервное напряжение, отчаяние, растерянность, невозможность хоть на мгновенье остановиться, прислушаться, принять правильное решение. Кругом были люди, кругом были каменные стены, машины, и он отчаянно метался из стороны в сторону — пугал, путал движение. Люди при виде его начинали кричать, куда-то бежали, натыкались друг на друга.

— Волк! Волк!

А он никого не собирался трогать. Он просто хотел вырваться за город, чтобы потом уйти как можно дальше на север, в леса, где еще нет людей. Сейчас он не знает, в которой стороне эти леса. Но за городом он, конечно бы, сориентировался.

Силы совсем покидали его. Он снова перемахнул через какую-то улицу, понесся вдоль забора, пугая людей. Рядом ревели машины.

Дыра в заборе. Метнулся в нее. Какой-то ров. Черные дыры в стене. Спрятался в одну из них. Это была стройка, а черная дыра, в которую он нырнул, — подвалом.

Осторожно высунулся в другую дверь, осмотрелся. Было тихо. Все кругом звенело, шумело, гудело, а здесь было тихо. На загривке поднималась и опускалась шерсть.

Трехпалый почувствовал, как весь дрожит, как подкашиваются ноги. Пошатываясь, отошел к стене, в темноту, и лег.

Не мог успокоить дрожь. Потом провалился в чуткий полубред. Очнулся оттого, что услышал рядом голоса. Оказалось, что в эту самую дыру проникли мальчишки и сторож выгонял их обратно.

Потом в подвал забрела какая-то плюгавая собачонка. С ужасом и визгом метнулась назад, выскочила на улицу, но тут же повернулась к дыре, принялась громко и воинственно гавкать, долго и нудно, от страха поджав хвост.

Сколько Трехпалый ни ловил носом воздух, все запахи были чужие, ни один не подсказывал ему, что делать. Шерсть на его загривке по-прежнему грозно и беспомощно поднималась. Теперь Трехпалый был уверен, что он последний на планете живой волк. Потому что всех волков, которые были в его стаях, которых он встречал, давно убили, а вместо девственных лесов были скудные парки среди вонючих и кишащих людьми каменных лабиринтов.

Стало вечереть. Ждал ночи.

Он считал, что ушел далеко. По крайней мере среди этой вони нет следов, и Плюгавый его не найдет.

Откуда ему было знать, что Директор, отматерив Плюгавого и пообещав его непременно уволить, сразу же позвонил в милицию, что тут же были оповещены по телефонам и рациям все милицейские посты города, что, мало того, когда к вечеру ни от одного из постов не было получено сведений о бежавшем волке, о побеге объявили по местному радио и телевидению:

«Товарищи, сегодня утром из приехавшего в наш город на гастроли зоопарка бежал волк. Просим вас, кто видел волка на улицах нашего города, — где и в какое время суток, — сообщить в ближайшее отделение милиции».

Откуда Трехпалому было знать, что весь город объявил ему войну. Что на ночь были назначены дополнительные милицейские патрули, которые со всей серьезностью возложенных на них задач навешивали на бока пистолеты. Полуторамиллионный город словно оказался на осадном положении. И угрожал ему волк, бежавший из гастролирующего зоопарка.

Даже собирающийся на пенсию добродушный прапорщик местного гарнизона Маликов, который был еще и внештатным корреспондентом вечерней газеты и который однажды удивил своих коллег по перу тем, что, сдавая очередные фотографии ответственному секретарю редакции, на реплику того, что нужно обрезать края снимков, поспешно кивнул: «Сейчас, сейчас, разумеется!» — и тут же вытащил из кобуры, висевшей на боку… ножницы. Так вот — даже прапорщик Маликов впервые за многие годы в кобуру вместо ножниц вложил пистолет.

Весь день Трехпалого трясло. Но особых происшествий не произошло. Если не считать того, что два раза в дыру с разрешения сторожа стройки пролезали похожие на Плюгавого, такие же синеносые и обтрепанные мужички. Вместе со сторожем прятались в одном из подъездов.

— Волк, говорят, бежал, — гнусил один из них, срывая с бутылки пробку. — В очереди слышал сейчас.

— Вот поймать, вознаграждение…

— Не, лучше прикончить. Шкуру содрать. Переждать, а там — нате, мол, на охоте добыл. Пять красненьких.

— Да!..Пять красненьких!

Потом наступила ночь. Но улицы не пустели. Несколько раз Трехпалый подкрадывался к дыре, но каждый раз его загоняли обратно то фары машин, то одинокие парочки, то грохот внезапных трамваев.

Совсем затихло только перед рассветом. Трехпалый наконец решился выбраться на улицу. Торопливо и осторожно зарысил вдоль забора.

Угол. Здесь дома были поменьше. Но дальше на пригорке тянулись к небу какие-то башни, трубы, дымы; полыхали огромные костры, противно воняло, свистело. И Трехпалый повернул в обратную сторону, где молчаливо и плотно темнели дома.