Четвертая жертва сирени

Кончилось тем, что я уже не мог ни сидеть, ни лежать, ни читать, ни прикладываться к рябиновке: ходил по комнате из угла в угол, выглядывал в окно, снова ходил, выбегал в прихожую, заслышав какой-нибудь шум, но то было либо эхо уличных звуков, либо же мои собственные — Господи, спаси и помилуй! — слуховые галлюцинации, и опять ходил в угол из угла.

В начале девятого вечера на лестнице послышались шаги. Я выбежал в прихожую и открыл дверь. В квартиру деловым шагом вошел Ульянов. Лицо бледное, рыжеватые волосы взъерошены, под глазами тени, но ступал Владимир легко, словно его окрыляли какие-то радостные события.

— Володя, что случилось? — вскричал я. — Где вы пропадали? Я весь извелся!

— Простите меня! Ради всех святых, простите меня, мой дорогой Николай Афанасьевич, — ответил Владимир. Впрочем, в голосе его особого раскаяния не слышалось, говорил он отвлеченно-рассеянным тоном, явно захваченный какими-то мыслями. — Была бы возможность, пришел бы раньше, — сказал он. — Ну да ничего. Пусть запоздал, зато у меня есть что вам сообщить. Но прежде — чаю! Или квасу! Или морсу! Очень хочу пить!

Я огорчился — не на Владимира, на себя. Надо же, так ждал, а самовар не удосужился поставить. Однако Владимира отсутствие кипятка не очень-то и смутило. Он напился в кухне холодного чаю, после чего увлек меня в свой кабинет.

Я, как обычно, сел на диван. Владимир подошел к своему столу, на котором лежал большой лист, свернутый в рулон. Побарабанив по нему пальцами, он выдвинул стул и уселся напротив меня. Солнце уже садилось, но в комнате было еще достаточно светло. Тем не менее Владимир вскочил и зачем-то зажег лампу. Потом снова сел. Его узкие карие глаза в неярком свете казались черными, горящими изнутри угольями. Некоторое время он молчал, рассеянно водя большим и указательным пальцами по бородке, словно разглаживая ее.

— Николай Афанасьевич, — начал он наконец, — сейчас я вам скажу что-то очень важное. Так что слушайте, пожалуйста, внимательно. Пока вы отдыхали и приходили в себя, мне удалось выяснить кое-что весьма интересное. Интересное и необычное. — Он откинулся на спинку стула и значительно посмотрел на меня. — Но прежде чем я сообщу вам, что именно, я должен вас спросить: достаточно ли вы окрепли, чтобы в самое ближайшее время принять участие в рискованном предприятии?

От такого вопроса тревога моя только усилилась, но вместе с нею разгорелось и любопытство.

— Помилуйте, Володя, — ответил я с деланною улыбкою, которой старался скрыть нетерпение, — ну что за вопрос! Крепок я, крепок, как прежде! Все хвори мои — это нервическое, от уязвленности души. Конечно, я не жеманная дамочка, но — бывает… — Я взмахнул рукой, словно отметая всякие сомнения насчет вернувшейся ко мне крепости тела и духа. — Конечно же, я готов и к риску, и к испытаниям. Вы ведь о нашем деле, верно?

— Ну, разумеется! — воскликнул Владимир. — О чем же еще? Неужели вы думаете, что, обнаружив Елену Николаевну захваченной полицией, я успокоюсь и только и буду что ждать суда и полагаться на искусство великого адвоката Хардина? Нет и еще раз нет!

Столь энергически он произнес эти слова, что я устыдился недавних своих мыслей. Владимир же, после короткой паузы, перешел к делу.

— Так вот, Николай Афанасьевич, — сказал он, опять погладив пальцами бородку, — давайте еще раз попробуем сложить все, что нам известно об этой истории. Полиция нам не указ, судебный следователь Марченко — тоже. А значит, в отличие от них, мы с вами постараемся увязать воедино тот черед смертей, с которым мы столкнулись в этом деле. Итак. Erstens:[47]

место смерти. — Владимир загнул мизинец правой руки. — Книжные магазины. Вернее, складские помещения последних. Все три покойника были обнаружены в книжных складах или возле них. Магазины суть: Ильина — в нем было обнаружено тело Всеволода Сахарова; Сперанского — тут убили Юрия Валуцкого; Громова — где совсем недавно обнаружился труп Василия Неустроева, друга нашего Глеба. Вы все это знаете, я просто напоминаю.

Я кивнул. Владимир продолжил:

— В двух случаях смерть выглядела сердечным приступом. Такую причину усмотрел полицейский врач и для физически крепкого, ничем никогда не болевшего Всеволода Сахарова, и для болезненного, но все же никогда не жаловавшегося на сердце Василия Неустроева. В одном случае полиция совершенно справедливо усмотрела убийство, однако никакой связи с предыдущим и даже последующим, — он с особым нажимом произнес слово «даже», — усмотрено не было. Тем не менее мы знаем, что связь эта, безусловно, имелась. Для того чтобы это признать, нужно лишь согласиться с тем, что причиной смертей Сахарова и Неустроева было убийство по методе батраковцев! Das ist zweitens.[48] — Владимир загнул безымянный палец. — Таким образом, три смерти связаны способом убийства и местом действия.

Я снова кивнул. Все это мне было известно, и я пока не понимал, к чему клонит мой друг.