Четвертый раунд

Успеваю достать его очень сильным боковым слева. Что он, в самом деле, из камня, что ли? Скольких я уже посадил этим боковым, а ему хоть бы что. Снова атакует…

Гонг.

— Раунд твой! — говорит Огуренков. И мне почему-то кажется, что он сейчас засмеется. Но он не смеется. Он крутит и крутит полотенцем. Крутит и опять говорит: — Раунд твой!

Что, интересно, сейчас думает Заборас? Но мне некогда отыскивать его глазами, спрошу после боя. А сейчас — дышать, дышать, дышать… И почему люди не стремятся дышать всегда полной грудью? Они даже не замечают своего дыхания, не обращают на него внимания, плюют на него… А как это здорово, когда есть несколько секунд передышки, и ты можешь глотать, втягивать в себя литрами живительный, возвращающий силы воздух!

А Огуренков все крутит и крутит полотенцем. И я дышу, дышу…

Третий раунд начинается в обоюдной атаке. Но я не зарываюсь. Я не забыл Тбилиси: хрящ у меня сросся, и нос, как обещал Пастерис, стал почти лучше прежнего, но все-таки я помню Тбилиси. Я атакую, но не зарываюсь. Несколько быстрых ударов и сразу отхожу. К моему удивительному противнику, который не знает, что такое сделать шаг назад, нельзя привыкать. Его надо уважать; яростно, до самозабвения уважать; уважать каждый миг, каждую секунду, уважать и стараться держать на дистанции. В ближнем бою он может сломать не только нос, но и ребра, а может даже целиком всю грудную клетку… Мне вдруг почему-то становится весело; я мокрый, как мышь, дышу, как паровоз, едва таскаю свои знаменитые — сверхбыстрые и сверхподвижные — ноги по рингу, но в то же время чувствую, что мне почему-то становится весело. Этого, конечно, никто не увидит, физиономия у меня вся в пятнах от пропущенных ударов, и улыбки, разумеется, на ней не найти — мое веселье спрятано где-то глубоко внутри, но я его все же чувствую. Неужели я выигрываю бой?

На трибунах стоит сплошной рев, большинство болельщиков еще в первые секунды после гонга вскочили на ноги и теперь уже не сядут до самого конца. Я твердо знаю: не сядут. Но не надо отвлекаться, не надо забывать про ноги; это мне только кажется, что я их едва таскаю, на самом деле они еще в полном порядке, они по-прежнему вовремя уносят меня из-под сокрушительных ударов противника. Но и я не остаюсь в долгу, я тоже отвечаю на удар ударами, и они проходят, эти удары, они достают цель — печень, солнечное, подбородок… Это неплохие удары, они приносят очки; жаль только, что действовать в основном приходится правой рукой. А я левша. Вот бы и ударить левой. Но левой трудно, за моей левой противник неусыпно следит… На удары справа ему, видно, наплевать… Что ж, дело его. Судьи на это смотрят иначе, у них другое мнение на этот счет.

А вот, наконец, прошел и прямой левой. В корпус. Внешне на Королева и это не действует. Но там посмотрим… Да, сегодняшний бой не похож ни на тот, что был в Риге, ни на тот, что в Тбилиси. Королев не только нападает, теперь ему приходится и обороняться. Активная оборона, но все-таки оборона. А главное, я не иду на поводу, не мотаюсь у него на привязи. В выгодный ему ближний бой он проходит все реже и реже, да и выходить из него без особых потерь я, кажется научился. Основное, не допускать встречного боя, тут против него долго не выстоишь. Не таких с ринга на руках выносили…

Бросаю мгновенный взгляд на часы — осталось меньше минуты. Теперь нужно выложиться до конца, не жалеть сил — нужна концовка. А есть что выкладывать? Остались ли силы?

И вдруг я чувствую, что совсем выдохся, что вот-вот свалюсь с ног без всякого удара. Неужели не дотяну?.. И тут где-то в глубине сознания опять вспыхивает острый огонек какого-то сумасшедшего веселья; оно, я чувствую, граничит с отчаянием, но оно помогает мне.

Гонг застает нас в обоюдной атаке. Я опускаю руки, делаю шаг в сторону и чувствую, что сейчас заплачу…

— Бой твой! Твой! — кричит мне прямо в ухо откуда-то появившийся возле канатов Пастерис. Лицо его сияет, и, выталкивая меня на центр ринга, где уже поджидает, чтобы объявить победу, рефери, снова кричит мне вслед: — Ты выиграл!..

И судья поднимает вверх руку Королева.

Не знаю, сколько прошло времени, пока наконец не утихомирились трибуны. Зрители словно с ума посходили. Грохот и свист стоял такой, что у меня до сих пор начинает ломить в ушах от одного воспоминания.

Решение судей было в конце концов отменено. Звание чемпиона решили не присуждать никому — ни мне, ни Королеву, а личное первенство назначили, по указанию Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта, разыграть заново. Это было беспрецедентное в истории бокса решение.

Кажется, больше всех тогда огорчился Заборас. По-моему, даже больше меня самого. Я, в отличие от него, не был так уверен в своей победе. Бой был равным — вот все, что я твердо знал, и этого для меня, в общем, было достаточно.

Иначе отнесся к делу Огуренков. Не вдаваясь в излишние обсуждения, кто же все-таки выиграл — второй бой сам покажет! — он просто сказал, что я на этот раз оказался на высоте, и подробно объяснил, почему так считает.