Четвертый раунд

Королев встал на счете «четыре». Встал тяжело, но решительно. Он не захотел подождать до восьми, хотя несколько лишних секунд могли помочь ему прийти в себя. Тогда нокдаун считали только до тех пор, пока боксер касался брезента хотя бы одним коленом. Состояние грогги в счет не шло. Но Королев остался верен своему характеру и не пожелал воспользоваться передышкой.

Я по себе знал, что он сейчас испытывает, и отдал в душе дань его мужеству. Но на ринге нет места для сантиментов: бой есть бой, и сущность его всегда одна — сломить любой ценой сопротивление противника. Иначе он это сделает вместо тебя. И я, разумеется, бросаюсь в атаку. Ситуацию надо использовать до конца.

Королеву сейчас приходится туго. Он все еще оглушен: движения его чуть скованны, руки утратили привычную быстроту и точность — в мозгу, видимо, еще не осело взорвавшееся от удара облачко белесого тумана, заволакивающее и притупляющее сознание. Но Королев и не помышляет о том, чтобы уйти в глухую защиту, он даже не старается войти в клинч; все, что он себе позволил, — это поднять руки и прикрыть подбородок перчатками. Но и одного этого оказалось достаточно, чтобы потрясти воображение болельщиков: репутация несокрушимости Королева давно обрела характер незыблемой истины, и никому просто в голову не приходило, что он может изменить своей прославленной манере встречать удары либо плечом, либо движениями туловища. Его неизменный принцип: руки — не для защиты, а для нападения, был общеизвестен.

И вот теперь ему пришлось от него отступиться. Странно было видеть Королева в закрытой, сгруппированной стойке. Такого еще никогда не случалось. Хотя, если говорить вообще, ничего особенного здесь не было: боксеры, приноравливаясь к обстоятельствам боя, нередко изменяют характер стойки. Вся штука в том, что речь шла не о ком-нибудь, а именно о Королеве. Его авторитет как бы исключал аналогии.

Раунд кончился в мою пользу.

Сидя в своем углу, я видел, как секундант Королева, один из самых известных в прошлом боксеров — Константин Градополов, что-то торопливо говорил, подчеркивая слова энергичными взмахами ладони. Королев коротко взглянул в мою сторону и кивнул. Пытаться разгадать смысл пантомимы явно не стоило. Она могла означать что угодно. В том числе и то, что я, чтобы закрепить успех, непременно стану наступать и тут-то меня как раз и следует ловить на удар. Последнее, кстати сказать, было наиболее вероятным. Но если и так, если даже я угадал, что другое мне остается делать? Атаковать я, разумеется, буду. В кои-то веки удалось послать Королева в нокдаун! Глупо не попытаться воспользоваться случаем, не попробовать выжать из него все, что можно. Тем более что, если упустить время и дать противнику окончательно прийти в себя, вторично надеяться на такую удачу вряд ли придется…

Тогда я не подозревал, что именно на подобный ход рассуждений рассчитывали противник со своим секундантом. Они знали, что молодость нетерпелива и часто выдает желаемое за действительное. Ничто не вынуждало меня отказываться от первоначальной, уже принесшей свои плоды тактики: вести бой на контратаках, максимально используя свое преимущество подвижности и быстроты передвижений на ринге; ничто, кроме собственного легкомыслия. Мне хотелось думать, будто противник почти сломлен и атаковать сейчас — лучшее средство, чтобы закрепить успех и добиться победы; мне хотелось так думать, и только поэтому я думал именно так, а не иначе. А то, что удачу принесла не тактика натиска, а тактика маневра и контратак, — об этом я старался не вспоминать. Какой смысл держаться за старое оружие, если оно уже сделало свое дело и теперь можно воспользоваться новым, более эффективным и действенным? А главное, более эффектным и желанным…

Конечно, понять меня было нетрудно. Просто мне очень хотелось выиграть бой. Прежняя тактика побед пока не принесла, а новая вселяла надежду. Особенно теперь, после того как противник побывал в нокдауне и, следовательно, утратил в какой-то мере боеспособность.

Однако беда заключалась как раз в том, что из этого ровно ничего не следовало. И, надо отдать должное Королеву, разубедил он меня весьма быстро.

Второй раунд начался совсем не так, как я предполагал. Я просто не успел ничего сделать. Королев ринулся на меня сам, ринулся столь стремительно, будто никакого нокдауна не было, и он только начинал бой. Королев не просто атаковал, он шел напролом, взрываясь раз за разом бурными многоударными сериями; энергия в нем клокотала, как в паровом котле, в котором до конца перекрыли клапан, и этот чудовищный по силе натиск невозможно было ничем остановить. Впрочем, я и не собирался этого делать. Помня о решении, только что принятом мной в перерыве, я не хотел от него отступаться и переходить в оборону: на атаки я отвечал атаками же. Рубка шла на всех дистанциях, включая и ближний бой, — я уже не пытался его избегать. По рингу метался какой-то сплошной вихрь из ударов: оба мы били из всех, подчас просто из немыслимых положений, но перевеса пока не добился никто.