Четвертый Рим

Он был взрослый мужчина, а я девчонка, но мы сразу стали с ним разговаривать, будто всегда были вместе. Я сказала: дескать, самая большая беда, что мне негде съесть все это, а он ответил, что с удовольствием предоставит мне кусочек стола за удовольствие поглядеть, как я лопну. Я была очень закомплексованным и запуганным ребенком. Все мне в один голос говорили, что нельзя ни с кем знакомиться на улице, особенно с добрыми дядями, которые любят маленьких девочек, но сейчас я забыла обо всех советах. У него была такая улыбка, будто он готов в одиночку бороться со всем миром, и, наверно, так оно и было. Ему было двадцать пять лет, левый глаз у него все время подмигивал потому, что он был снайпером на Кавказской войне и там привык его жмурить. По дороге он стал меня расспрашивать, верую ли я в Бога, и когда я ответила, что сама толком не знаю, это ему не понравилось. На груди у него висел крест на массивной цепи, и так же, как моя мать, при всяком удобном и неудобном случае он осенял себя крестным знамением. Когда мы пришли к нему в дом, оказалось, что он художник, причем религиозного толка, потому что на стенах было больше развешано икон, чем картин.

Больше я не вернулась к матери. Я стала его натурщицей, женой, хозяйкой и другом, и мы прожили семь лет, но пришел Шамир и взял художника заложником. При отходе они сожгли состав с заложниками, и пепел, которым он стал, перешел мне в грудь. Из-за любви к нему я поверила в его бога, но, как только художника не стало, выкинула христианского бога из своей груди. Мы никому не мешали, жили тихо и не творили зла. Во всяком случае я не творила, а он всем делал добро своими картинами и своей верой. Но богу этого было мало, и он забрал моего возлюбленного. Дальше, наверно, нечего рассказывать. Кто ищет, тот в конце концов находит, а мне нужен был самый грозный бог, чтобы свалить дряхлого христианского божка.

— Расскажи мне, как твой бог встретил тебя, — попросил Луций.

— Мне не разрешено говорить о таком всуе. Я и так слишком много тебе наговорила. Вам не стоит оставаться к службе, и я бы рекомендовала уйти отсюда до полуночи. Рим гостеприимный город, и если у вас есть деньги, вы всегда сможете развлечься. Если же денег нет, я снабжу тебя любой суммой, которую ты назовешь.

— У меня есть деньги, — сказал юноша, — но я не представляю куда нам идти.

— В любой триклиний, — ответила жрица просто. — Только учти, что кроме нас есть еще десятки религий, смотри, не попадись им на зуб. И мальчика береги, красота и юность делают его заманчивой добычей.

— Что ж, нам пора? — спросил Луций.

— О нет, — воскликнула жрица, — тебе нечего спешить! Наша братия-сатанопоклонники начнут собираться поздним вечером, а сейчас еще середина дня. Чтобы выйти отсюда, вам хватит и получаса. Я сама провожу вас в ту спальню, из которой забирали мальчишку. Пока пусть он спит в диванной, здесь его никто не тронет, а мы пройдем ко мне, где до вечера будем пить молодое вино, смотреть видео и заниматься любовью. Еще не пробило двенадцати, мой дорогой!

Обняв юношу за плечи, жрица повлекла его из залы с догорающими факелами. Луций не стал будить Василия, полагая что под охраной слуг жрицы он будет в полной безопасности.

4. СОВРАЩЕНИЕ

Василий мирно спал, воскрешая во сне перипетии минувшего дня и тихонько всхлипывая от страха. В это время в диванную вошел, посапывая и оглядываясь, невысокий полный мужчина с широким плоским лицом и маленькими подкрашенными глазками. Он был одет в расшитый золотыми нитями плащ с багряной оторочкой и короткую юбочку из переплетенных стальных нитей. На левом боку у него висел длинный меч в богато изукрашенных ножнах, на правом — толстый кошель. Заметив мальчика, мужчина улыбнулся и стал кружить вокруг него, словно коршун вокруг ягненка, причем его объемный живот и отвисшие щеки колыхались в такт шагам. Убедившись, что мальчик крепко спит, он снял с себя плащ, прикрыл Василия, а сам, стараясь не бряцать юбочкой, лег рядом. В лишенной окон диванной было темно и жарко. Мужчина недолго лежал неподвижно. Неуклюже, стараясь произвести как можно больше шума, он приподнялся и с размаху сел на ложе.

— Какой прелестный мальчик! — восхитился он, увидев в полутьме, как на мгновение открылись и закрылись глаза Василия. — Удивительно красивое лицо, благородный овал, гладкая кожа. Если бы мне удалось поцеловать мальчика в губки, я бы подарил ему прекрасный перочинный нож с двадцатью лезвиями, который лежит в правом кармане моего плаща.