И, выпустив из рук погибшие полотна, он снова вытянулся на сене и закрыл глаза, словно не желая ни видеть, ни признавать невероятную жестокость и несправедливость Бога.
– Почитай что-нибудь на латыни, Никлас, – прошептал он. – Что-нибудь…
Дождь стучал по крыше. Я произносил слова, которые, как мне казалось, он вряд ли понимал, но продолжал читать, и самый звук этих стихов, метавшийся от стены к стене – непостижимых, таинственных, странным образом успокаивающих стихов, которые я произносил дрожащим от слез голосом, нес в себе сокровенную тайну любви.
В конце концов папа закрыл глаза, но так и не сумел сдержать слезы, которые текли даже из-под его сомкнутых век.
Маргарет Луни знала, что такое любовь. Она открыла ее случайно. Это было много лет назад в Киллибегсе. Мьюрис Гор провел в этом городе всего неделю, замещая заболевшего мистера Мак-Гинли. Как-то солнечным весенним днем он отправился в порт и зашел в лавку Догерти, чтобы купить газету. Юная Маргарет стояла за прилавком, и в руках у нее было три румяных яблока. Так, вместе с яблоками, она и упала прямо в его жизнь. В тот раз они обменялись всего несколькими словами, не более, но когда они расстались и Мьюрис отправился дальше по своим делам, каждый из них уже нес в себе зародыш их будущей совместной жизни. И в последующие несколько дней, сталкиваясь с ним, Маргарет отчетливо ощущала, как ее сердце переполняется чувствами, будто озеро весной. Закрыв глаза, она думала о том, насколько она счастлива, и ей казалось, что большего счастья и представить-то невозможно. Но оно существовало, это счастье, и когда примерно неделю спустя он взял ее под руку и повел вдоль причала, где стояли распространявшие густой рыбный запах красные и синие суда с высокими бортами, Маргарет подумала, что сейчас просто взорвется. Она была простой девчонкой из Донегола, он – школьным учителем и к тому же поэтом, хотя и жил на каком-то острове. Пока они шли вдоль причалов, он читал ей строки из своих стихов. Для человека, не наделенного могучим телосложением, Мьюрис двигался с редкостной целеустремленностью и какой-то трогательной отвагой, что в счастливо замыленных глазах Маргарет делало его самого частью высокой поэзии. С каждым днем она любила его все сильнее – так, во всяком случае, она говорила стоящему в спальне зеркалу, когда перед тем, как лечь спать, подолгу сидела перед ним при свете звезд, с удивлением всматриваясь в то, что происходило с ее жизнью. За окном вздыхало и качалось море, занавеска развевалась на сквозняке, как вуаль свадебного платья, и Маргарет, обхватив себя в полумраке за плечи, погружалась в туманные сны, в которых Мьюрис то появлялся, то исчезал словно закрытый случайным облаком лунный свет. Утром она просыпалась, чувствуя, как душа ушла в пятки, и едва могла застегнуть дрожащими руками пуговицы на платье.
Господи, как же ей быть?
Сама заурядность обычного дня пропадала для нее втуне. Она касалась пальцами своей руки и воображала, что это
Через минуту, подхватив по пути стоявшую рядом с кухонным столом корзину, она выскочила из дома и зашагала через утренний город. Лицо ее разрумянилось от избытка чувств, на губах то и дело расцветала улыбка. Маргарет навсегда запомнила, каким было море в тот весенний день – запомнила его глубокие, мерные вздохи, звучавшие как нескончаемый аккомпанемент ее страсти, и даже пряный запах сверкающих и словно кипящих рыбных садков, полных трепещущего серебра, выловленного, вытащенного из воды и выгруженного на просоленные причалы, впоследствии всегда напоминал ей о том коротком периоде нежности. Любовь переменила все. Она пронеслась по городу, в котором Маргарет выросла, и сделала его удивительным и прекрасным, полным кипучей жизни.
Оставив конверт с запиской в доме, где остановился Мьюрис, она поспешила домой и села у телефона в ожидании.