Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

Все мы слышали расхожие истории знаменитостей, столкнувшихся с онкологическим заболеванием и заявлявших, что это было лучшим, что случилось с ними за всю жизнь: рак переместил их в более правдивый режим существования, при котором все неожиданно начинает ощущаться более ярким и значимым. В этом присутствует зерно мудрости. Слушая такие истории, можно подумать, что, напрямую столкнувшись с правдой о смерти, люди становятся счастливее, но это не так. «Счастливее» явно не подходящее определение для новой глубины, которую обретает жизнь, когда всем нутром чувствуешь, что когда-нибудь умрешь и твое время ограничено. Но все, безусловно, становится реальнее. Мэрион Куттс, британский скульптор, в мемуарной книге «Айсберг» (The Iceberg) вспоминает, как впервые повела двухлетнего сына знакомиться с новой няней, там ее разыскал муж, искусствовед Том Лаббок, и рассказал, что ему поставили диагноз: злокачественная опухоль мозга, от которой он должен был умереть в течение трех лет:

Что-то случилось. Новость. Это был не просто диагноз, а событие. Новость, отрезавшая нас от прошлой жизни начисто и безвозвратно, во всех отношениях, кроме одного. После этого события, кажется, наше решение останется в силе. Наша [семейная] единица продолжает существовать…

Мы кое-что поняли. Мы смертны. Вы скажете, что это всем известно, но это неправда. Новость точно уместилась в промежутке между одним мигом и следующим. Никогда бы не подумала, что между мигами может быть промежуток… Как будто специально для нас открыли новый закон физики: такой же всеобъемлющий, как и все остальные, но ужасающе случайный. Это закон восприятия. Он гласит: «Что ни увидите, потеряете»{46}

.

На случай, если нужно объяснять: дело не в том, что смертельный диагноз, утрата или любая другая встреча со смертью – это хорошо, желательно или стоит того. Но такой опыт, хотя и полностью нежелательный, часто приводит тех, кто его пережил, к новым, более честным отношениям со временем. Вопрос в том, можно ли хотя бы частично приобрести такой взгляд на жизнь не ценой мучительной утраты. Писателям трудно передать словами особое качество, присущее этому способу существования: «счастливее» звучит неправильно, «печальнее» – тоже не то. Можно назвать это светлой грустью, как Ричард Рор, священник и писатель, упрямым счастьем, как поэт Джек Гилберт, или трезвой радостью, как исследователь Хайдеггера Брюс Баллард{47}. А можно назвать это встречей с реальной жизнью, а также с голым фактом конечности наших дней.

Время, взятое взаймы

Должен честно признать, что сам я, к сожалению, не живу в постоянном и непоколебимом осознании собственной смертности. Как, наверное, и никто из нас. Впрочем, могу подтвердить, что, если вы хотя бы отчасти примете этот взгляд на жизнь и изредка и ненадолго будете вспоминать о том, насколько поразителен сам факт бытия

и как мало этого бытия достается вам, изменятся ваши ощущения от пребывания здесь и сейчас, от возможности быть живым в потоке времени. (Или живым потоком времени, как сказал бы последователь Хайдеггера.) С обыденной точки зрения конечность жизни воспринимается как нечто возмутительное, как «какое-то личное оскорбление, лишение человека его времени»{48}, по выражению одного ученого. Допустим, вы, как в старой шутке Вуди Аллена, хотите жить вечно не в сердцах соотечественников, а в своей квартире. И вдруг является осознание смертности и крадет жизнь, которая была по праву вашей.

Но не слишком ли это самонадеянно? Что дает нам основание полагать, будто бесконечный запас времени – это данность, а смертность – ее возмутительное нарушение? Или, иными словами, стоит ли считать, что 4000 недель – очень маленькое число, потому что это песчинка по сравнению с вечностью? Не лучше ли считать, что оно огромно: ведь вам досталось гораздо больше недель, чем если бы вы вообще не родились. Конечно, только те, кто не замечает, насколько удивительно существование как таковое, примут собственное существование как должное – как будто у них было особое право на то, чтобы им его даровали и никогда не забирали обратно. Так что, может быть, это не вас обманули и лишили неограниченного запаса времени. Может быть, это почти непостижимое чудо, что вам вообще досталось какое-то время.