Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Вдруг раздались резкие звуки горна, игравшего сигнал «Отражение минной атаки». Вслед затем послышался характерный для морского уха топот массы бегущих по трапам ног, и не успел я выбежать из кают-компании, как где-то наверху уже громыхнул выстрел. Я кинулся к себе в батарею, но по пути вспомнил, что батарея моя задраена, что распоряжение не отдраивать портов ни в коем случае отдано и несколько раз повторено, подумал, что оттуда я не увижу ровно ничего, и, поравнявшись с первым же ведущим наверх трапом, ринулся на палубу и оттуда на кормовой мостик. Когда я очутился на мостике, уже гремело со всех сторон. В интервалах между грохотом наших орудий слышалась стрельба передних кораблей. Лучи прожекторов бороздили море и справа и слева. Я тщательно старался рассмотреть что-либо в этих лучах и не видел ничего – яркие вспышки часто стрелявшей кормовой башни 6-дюймовых орудий слепили глаза.

Вдруг я заметил какие-то странные отблески на воде, против середины нашего левого борта, как раз у того места, где должна была приходиться моя батарея. Страшное подозрение мелькнуло у меня в голове, и в следующее затем мгновение я уже стремительно бежал вниз.

Когда я влетел к себе на батарею, взорам моим представилась картина из Дантова ада: все порта были отдраены, в фиолетовом сумраке хлопотала моя команда, в бешеном азарте стреляя из всех шести пушек. Непрерывно слышалось щелканье затворов, затем крики «Товсь!», блестел зеленовато-желтый огонь, освещавший на мгновение прильнувшего к пушечному прикладу комендора, подносчиков, подносящих снаряды, и, что хуже всего, – от времени до времени пенящуюся верхушку волны, вкатывающуюся внутрь броненосца. По палубе батареи ходила вода.

– Стоп стрелять! Порта задраить! – крикнул я, что только хватало силы голоса. Где там: жалкий человеческий голос терялся в хаосе грохота пушек и снарядных тележек. Пришлось прибегнуть к методам физического воздействия – хватать комендоров за шиворот, отрывая их от пушки, раздавать тумаки направо и налево и этим способом приводить их в чувство и заставлять прекращать стрельбу и задраивать порта. Когда я задраивал последний, шестой порт, охрип от крика и опустошил весь свой запас крепких слов боцманского лексикона, горнист уже играл отбой. Стрельба стихала…

Наведя у себя в батарее порядок, я вновь поднялся на кормовой мостик и застал еще последний акт разыгравшейся драмы. Далеко впереди по носу светил вертикально вверх луч прожектора – сигнал с «Суворова» – «Прекратить стрельбу». С левого борта, почти по траверзу, но на довольно большом расстоянии, светилась «елка Табулевича»[63]

, – вскоре мы узнали, что это был отряд наших крейсеров. Справа, очень близко, в расстоянии каких-нибудь двух-трех кабельтовых, качался на зыби, лежа на контркурсе, небольшой типичный рыбачий пароход с высокой трубой и поставленным парусом. Он был ярко освещен прожектором «Анадыря», продолжавшего еще стрелять по нему и стрелять неплохо, ибо я ясно увидел разрыв снаряда посреди его борта. Но это были последние выстрелы; потух прожектор «Анадыря» и пароход потонул во тьме. Вскоре по тому направлению, где исчез пароходик, взвилась высоко в небо ракета: рыбак тонул, просил помощи…

Сумрачные и какие-то растерянные собирались офицеры в кают-компании. Никто ничего не понимал. У всех было впечатление совершенной какой-то роковой и непоправимой ошибки. С нашего корабля никто не видел миноносцев, зато отчетливо видели типичные рыбачьи суда и стреляли по ним потому, что по ним же стреляли наши впереди идущие корабли.

– Позор и срам, – волновалась молодежь, – расстреливать мирных рыбаков!

– Не спешите судить, – возражал густым басом, чуть картавя, наш второй артиллерийский офицер, всегда выдержанный и хладнокровный лейтенант Гирс. – Почем вы знаете? А на рыбаках разве не могли быть поставлены минные аппараты? Может быть, кто-нибудь из них пустил мину в «Суворова»? Адмирал знает лучше вас, по ком можно стрелять и по ком нет.

– Да и шли они на нас совсем по всем правилам минной атаки, с двух сторон, держа на крамболу, – поддержал его длинный, как жердь, штурман Ларионов.

Но чувствовалось, что все эти реплики подавались больше для успокоения совести и что червь сомнения точил и штурмана и артиллериста. На лицах офицеров, только что удачно отбивших вражескую атаку, не должно было быть такого мрачного выражения.

Наш злополучный «Сляби-Арко» продолжал снабжать нас обрывками переговоров адмирала с прочими судами эскадры. Из этих обрывков мы узнали, что наша «Аврора» получила несколько пробоин от наших же снарядов, и тогда я догадался, что виденная мною по левому борту «елка Табулевича» принадлежала дивизиону наших крейсеров. «Аврора» доносила, что тяжело ранен ее судовой священник, которому снарядом оторвало руку.

Остальная часть ночи прошла спокойно, и с наступлением туманного рассвета я лег спать, но, несмотря на огромную физическую усталость и бессонную ночь, долго не мог заснуть.