Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

С небольшой группой офицеров я наблюдал эту интересную процедуру с мостика. Погрузка уже подходила к концу; оставалось погрузить всего двух или трех быков, когда произошел случай, едва не закончившийся весьма трагически. Один из последних быков, молодой, круторогий, оказался особенно дикого нрава; с ним долго не могли справиться прибывшие на барже свои же гаучосы. Но вот, наконец, рога надежно схвачены стропом, лебедка заработала, и бык повис в воздухе, болтая ногами. Приподняв его на должную высоту, чтобы бык мог пройти над коечными сетками, не задевая их ногами, стрела повернулась и животное стали опускать на палубу броненосца, где его поджидал маленький лихой унтер-офицер Яровой, чтобы отвести на бак и привязать его там к стойлу. Но едва бык ступил на палубу, с рогов его был снят строп, а Яровой взялся за конец веревки, привязанной к рогам, как разъяренное животное нагнуло голову и ринулось на Ярового. Мы ахнули, ожидая неминуемого конца маленького унтер-офицера, но этот, видно, заранее приготовился ко всяким сюрпризам и в мгновенье ока, как цирковой акробат, вскочил на коечные сетки, оттуда на фальшборт и спустился за борт, не выпуская из рук веревки, на которой и повис за бортом, весело скаля зубы и болтая в воздухе ногами. Ошарашенный же бык уперся рогами в сетки и, не видя нигде своего врага, лишь дико вращал во все стороны налитыми кровью глазами. В это время подоспели другие матросы и сразу несколько дюжих рук схватили его с обеих сторон за рога и поволокли на бак, где и водворили на приготовленное ему место.

Бык все же нашел себе жертву, на ком смог выместить свою злобу и отомстить свое поражение.

Еще в бытность нашу в России офицерский буфетчик приобрел поросенка, который мирно проживал на баке, подрастая в дородную свинью и нагуливая жир на обильных и вкусных командных харчах. Во время погрузки быков наша хавронья спокойно прогуливалась по баку, заглядывая с любопытством в стойла новых рогатых пассажиров и не подозревая о могущей ей угрожать какой-либо опасности. На ее несчастье, она оказалась как раз вблизи дикого быка, едва не убившего незадолго перед тем Ярового, когда рассвирепевшее животное привязывали к стойлу, и прежде, чем его конвоиры успели отогнать ее прочь, она получила страшный удар рогом в живот, пропоровший ей брюхо, откуда вывалились внутренности.

Страшные, душу раздирающие вопли раненой свиньи огласили дакарский рейд. Узнав, в чем дело, мы пришли в полное отчаяние. По выработанному плану свинья должна была расти и полнеть до самого Рождества, когда должна была быть заклана для нашего рождественского стола. А тут, благодаря так несчастно сложившимся обстоятельствам, приходилось ее резать немедленно, почти на два месяца ранее положенного срока.

Но тут появился неожиданный спаситель в лице корабельного фельдшера. Он почтительно заявил Арамису, что после произведенного им осмотра он выяснил, что кишки у свиньи целы, а прорезана острым рогом лишь брюшная полость, и что, если его высокоблагородию угодно ему разрешить, то он попробует свинью вылечить. Приказание прирезать свинью, отданное уже было Арамисом, немедленно же было отменено, и фельдшер получил просимое разрешение. Вооружившись огромной парусной иглой и такими же нитками и взяв себе в помощь четырех дюжих матросов в роли ассистентов, фельдшер отправился на бак. Там его ассистенты уселись на неистово ревущее животное, а медик принялся за дело: аккуратно промыв кишки, он вложил их обратно в брюшную полость и, не обращая внимания на душераздирающие вопли своего пациента, зашил ему рану парусной ниткой. В продолжение нескольких дней после этого свинья пребывала в глубокой меланхолии, страдая отсутствием аппетита, но в конце концов совершенно поправилась и в один прекрасный день с большим аппетитом скушала борщ, сваренный из ее рогатого врага.

Позволю себе забежать вперед и рассказать до конца судьбу этого славного животного. За два месяца, протекших после описанного случая, когда наступил ей срок быть принесенной в жертву офицерскому чревоугодию, она настолько привязала к себе сердца всего личного состава броненосца своим веселым нравом и общительностью, что на нее уже не поднялась рука для заклания, и она сделалась таким же членом судового состава, каким был Вторник и не помню уже в каком порту появившийся у нас козел Васька. Дожила она благополучно до Цусимского боя, во время которого сложила свою головушку, разорванная на части неприятельским снарядом, так и не отведанная никем из своих соплавателей.

Уходили мы из Дакара, имея в нашей каюте, где я продолжал жить с мичманом Шупинским, нового обитателя; это была прелестная обезьянка-мартышка, приобретенная моим сожителем у одного из приезжавших к нам на корабль в Дакаре негров-торговцев и прозванная им в свою собственную честь своим христианским именем – «Андрюшкой».

Еще глубже ушли в воду наши броненосцы под тяжестью огромного запаса угля, когда мы покидали Сенегал. Куда мы плыли? Об этом знали Господь Бог, адмирал Рожественский да еще, может быть, несколько человек из его штаба.