Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

В моих прежних письмах я почти ничего не сообщал вам о своей жизни за границей, где я провел около двух лет. Как-нибудь, при случае, я расскажу вам о своих путешествиях по Альпам, а теперь упомяну только, что из всех народов, с которыми мне приходилось сталкиваться, мне особенно понравились англичане. Говорят, что литература есть душа нации, и это — несомненная правда. Поэтому и английский народ я очень полюбил с тех самых пор, как познакомился, сначала в переводах, а потом и в подлинниках, с его замечательной научной и художественной литературой, которой равной нет в мире. Но пока я не побывал в Англии, у меня все-таки оставалось какое-то двойственное представление о ее обитателях, так как по английским бытописательным романам и серьезным сочинениям они выходили очень симпатичными, а по карикатурам англофобов и по передовым статьям многих русских газет — совсем иными: алчными, грубоватыми и высокомерными по отношению к иностранцам. С первых же шагов на английской территории я, неожиданно для себя, убедился, что нет на свете народа более внимательного к беспомощному состоянию иностранца, еще едва владеющего английским языком и в совершенно незнакомой ему стране. Совсем посторонние люди раздобыли мне в Дувре билет, усадили в купе вагона, показывали мне достопримечательности по дороге и выражали свое сочувствие улыбками; когда не хватало слов. Потом поручили меня в Лондоне специальному попечению извозчика, а в следующие дни, когда я останавливался в недоумении на лондонских улицах, все; к кому я ни обращался, с большим терпением втолковывали мне, куда идти, так как в первые дни я почти совсем не понимал их ответов, хотя меня и понимали. Впоследствии я убедился из разговоров со знакомыми, которые хоть немного владели английским языком, что и все они пришли к тем же заключениям. Только очень немногие, не говорившие ни слова по-английски и не хотевшие учиться этому языку, оставались закоренелыми в своих предрассудках. Но до какой степени были они пристрастны, ты, Верочка, можешь видеть из следующего смешного случая, за достоверность которого я ручаюсь, хотя он и может показаться маловероятным. Иду я раз по Лондону с одним знакомым и говорю ему случайно: «Удивляюсь я вашей англофобии! По всем моим наблюдениям, англичане даже очень добродушный и внимательный народ!» Мой спутник — натурализованный француз и, в общем, совсем не глупый человек — сразу пришел в страшное негодование от одной возможности такого удивления и тотчас же окинул взглядом улицу, чтоб на первом попавшемся предмете излить свой гнев. А нужно тебе заметить, что нигде в Европе (ни в Париже, ни в Берлине, ни в Петербурге) не бегает по улицам столько хорошеньких девушек, как в Лондоне (почти все молодые англичанки очень красивы). На беду моего приятеля, две такие особы как раз пробежали мимо нас. В ту же минуту гнев моего спутника обрушился на них. «Видите вы ихних мисс? — воскликнул он. — Вон они! Бегают без проводников по всем улицам и днем, и ночью! А попробуйте-ка пальцем тронуть хоть одну из них! Вся улица бросится на вас и, — окончил он с содроганием, — вас разорвут в клочки! Вот вы и увидите тогда, какой это добродушный и внимательный народ!»

Последнее умозаключение было сделано с таким неожиданным и наивным негодованием, что я невольно внимательно взглянул на него и подумал про себя: уж не испытал ли он чего-нибудь подобного на своих собственных боках, и не в этом ли кроется истинная причина его англоненавистничества? Но курьезнее всего было то, что мой спутник — человек, повторяю, совсем не глупый, но лишь ослепленный ненавистью к англичанам, — так и не заметил, что вместо порицания он высказал величайшую похвалу, которую только можно было придумать для любого народа!

Сюда, в Россию, я вернулся почти прямо из Англии, и последним моим впечатлением, унесенным с этого острова, когда я уже стоял на палубе парохода, был высокий утесистый берег близ Дувра, где пароход прицепляется в открытом море прямо к скалам. В одной из таких скал была высечена узкая дорожка для спуска пассажиров, а наверху скалы, прямо над обрывом в море, стояла одиноко английская девушка. Она стояла на высоте такая стройная и смотрела так гордо вокруг, как будто и это серое, тяжело волнующееся море, и весь этот дикий берег, и пароход внизу были ее неотъемлемой собственностью. Я невольно загляделся на нее, стоя у самой кормы, облокотившись на борт далеко от остальных пассажиров, большинство которых, впрочем, уже попряталось по каютам. А когда пароход стал отчаливать и медленно поворачиваться в море и я заметил, что она на меня смотрит, я улыбнулся ей и сделал прощальный жест головой. Она сразу поняла, что при таких условиях в моем поступке нет ничего назойливого, что в лице ее я прощаюсь со всей Англией, и ответила мне тем же самым… Так мы и расстались навсегда, дружески улыбаясь друг другу, пока совсем не скрылись из виду. А затем я почти прямым путем, через Париж, Женеву, Цюрих и Берлин, приехал в свое современное жилище…