Четырнадцатая золотая рыбка

— Мы что, вернулись в пятидесятые годы? К тому же у тебя нет никакого права мной командовать!

— Я твой отец!

— Может, ты и отец, но я — единственный взрослый человек в этом доме! Ты мне не указ!

— Это я взрослый! — кричит дедушка в ответ.

— Ты давно в зеркало смотрел? Никакой ты не взрослый! Ты подросток!

Дедушка обжигает маму взглядом и выходит из комнаты. Дверь в туалет демонстративно захлопывается.

Мама поворачивается ко мне:

— Видишь? Подросток!

В Музей де Янга в Сан-Франциско приехала передвижная выставка с древнеегипетскими экспонатами, и Радж предложил мне пойти вместе. Мои родители обожают искусство: чуть ли не все мое детство прошло в этом музее. Мне известно расположение каждого туалета. Папа шутит, что я приучалась к горшку под боком у мастеров Возрождения.

Маме нужно съездить в один из городских театров, чтобы позаимствовать реквизит, и она предлагает нас подвезти. Я зову дедушку присоединиться к нам.

— Нет у меня времени на развлечения, — отвечает он, молниеносно стуча по клавиатуре ноутбука. — Готовлю заявку на патент.

Проезжая по парку Золотые ворота, я замечаю здание, мимо которого мы, наверное, проходили тысячу раз, не обращая внимания: это Академия наук штата Калифорния. Меня внезапно охватывает желание разузнать расположение всех туалетов и там.

У входа в Музей де Янга огромная очередь. Я и не подозревала, что мумии так популярны. Радж сразу вписывается в толпу. Никто не обращает на него ни малейшего внимания.

Мы петляем по выставочным залам. В одном из них — макет гробницы изнутри. Вокруг саркофага разложены вещи мертвеца: мебель, еда, пара кожаных тапочек. Кажется, что жизнь застыла во времени, и у меня в памяти невольно возникает дедушкина квартира.

Наконец мы находим главный экспонат выставки — мумию. Она за стеклом и совсем не такая, как я себе представляла. Маленькая — пожалуй, с меня ростом — и худая. Бинты не белые, как в кино, а черно-коричневые, и кажется, будто они прилипли к телу. На месте носа — дыра, а кожа на вид твердая, как замша.

Но самое неприятное — это волосы. Из затылка мумии торчит длинный каштановый завиток. Я почти жалею, что увидела его: он делает мумию совсем уж настоящей.

Я не помню похорон бабушки, но знаю, что ее кремировали, а пепел рассеяли в заливе Сан-Франциско. Мне всегда это нравилось. Всякий раз при виде залива мне кажется, что через грохот волн и крики чаек до меня доносится бабушкин голос.

— Зачем они так поступали? — допытываюсь я у Раджа. — Почему просто не хоронили мертвых? Или не кремировали их?

— Потому что они хотели жить вечно. — Радж слегка улыбается мне. — Они думали, что если сохранить тело, то дух сможет вернуться в него. Это похоже на то, что делает Мелвин.

— Но ведь Мелвин жив, — возражаю я.

— Жив. Но он вроде как законсервировал себя, — шутит Радж. — Как мумию.

Я не могу отвести взгляда от пряди волос.

— Пойдем дальше, — с улыбкой зовет меня Радж. — В следующем зале будет мумифицированная кошка.

После

В автобусе по пути из школы дедушка трясет учебником естествознания. У него, похоже, кончилась чистая одежда, потому что сегодня на нем рубашка из маминого мюзикла «Волосы», она вся в радужных спиралях и напоминает мне о Лилее.

— Теперь-то они посвятят T.melvinus'у целую главу! — торжествует он.

— Ага, — натянуто улыбаясь, отзываюсь я.

Дедушка листает книгу:

— Хм, куда же ее лучше всего вставить?

Дома дедушка направляется на кухню перекусить, но у меня нет аппетита. В животе творится что-то странное, и я иду в свою комнату прилечь. В голове все время вертятся мумии. Какая жуть: мертвецы в ожидании новой жизни! Может, не зря в ужастиках их изображают чудовищами.

Я окидываю комнату взглядом, и то, что я вижу, заставляет меня усомниться во всем. Отпечатки ладоней на стенах: теперь, с открытием T.melvinus

'а, будут ли людские ладони по мере взросления уменьшаться? Розовый бантик от подарка Раджа на комоде: будут ли люди, молодея с каждым годом, зажигать все меньше свечей на торте? Я чувствую себя как Галилей: вся моя вселенная внезапно перевернулась с ног на голову.

Неожиданно для самой себя я сажусь за компьютер и набираю в поиске «атомная бомба» и «Оппенгеймер». Мне внезапно хочется узнать про после. Что случилось после того, как на Японию сбросили бомбы?

На экране мелькают фотографии. Развалины домов. Дым. Рыдающие дети.

В статье написано, что никто точно не знает, сколько людей погибло при бомбежках. По некоторым оценкам, количество погибших составило 185 тысяч человек. Я разбираюсь в математике. Я пытаюсь представить себе это число так, чтобы его можно было понять. В нашей школе учится девятьсот детей, значит, это все равно что двести школ, полных мертвых учеников.

Таких, как Радж. И Момо. И Брианна.

И это еще не считая всех остальных: секретарши, уборщицы, учителей. Мистера Бекона с его забавными галстуками.

У меня кружится голова.

Что, если это случится снова? Как сказал мистер Бекон, джинн выпущен из бутылки. У меня в голове оглушительно, словно тысяча взрывающихся бомб, грохочут слова Оппенгеймера: