ЧЯП

Чучел перехватил фляжку, навалился на горлышко и свернул его с сахарным скрипом, так что Грошев понял, что фляжка не открывалась очень давно.

– Милый мальчик, ты так весел… – каким-то дурацким голосом произнес Чучел.

– Знаю-знаю, – нетерпеливо перебил Грошев. – Знаю, волки бешеные злые станут лапами на грудь.

Синцов увидел, как он смотрит на флягу. Человек, пересекший Сахару, наевшийся сырого песка, наглотавшийся острой красной пыли, обрывающей горло и выедающей глаза. Так смотрит на воду.

– Угадал, – Чучел еще раз взболтнул фляжку.

Холод, Синцову показалось, что внутри перекатываются ледяные стеклянные шарики, замороженная до космического звона брусника.

Чучел подошел к Грошеву и вручил ему фляжку, вложил в руки.

– Это они?

– Да, – ответил Чучел.

И Синцов снова увидел, как у Чучела дрогнули губы, а в глазах жалость, а за ней сразу ненависть, а за ненавистью отчаяние, за слоями сетчатки, как папье-маше, кевлар души.

– Это в качестве бонуса, – сказал Чучел нарочито уверенным голосом.

– Они тоже немало стоят, – напомнил Грошев.

– Не, – помотал головой Чучел. – Ну его, забирай даром. Я же знаю, ты тоже…

– Спасибо, – перебил Грошев. – Спасибо, Лавр. Мы, пожалуй, пойдем, у нас скоро поезд.

– Идите. Идите, ребята, идите…

Грошев начал пятиться к выходу, подхватив заодно за рукав Синцова. А Синцов смотрел за кувалдой, боялся, что Чучел не удержится и все-таки ее схватит. Маньяки любят чучела, вдруг вспомнил Синцов, где-то он читал, что настоящие маньяки весьма прилежны к этому виду творчества и при первой же возможности переделывают всех, до кого могут дотянуться, а руки к тяжелому инструменту у Лавра видно, что привыкли.

Вышли в коридор, Грошев облегченно выдохнул, Синцов тоже.

– Чяп! – позвал Лавр из чучельно-телефонной комнаты. – Чяп, бросай это дело! Послушай моего совета, парень, не лезь в эту тему!

Грошев повертел пальцем у виска, убрал фляжку в рюкзак, и они дружно направились к выходу, стараясь поспешать, Синцов немного зацепился за вешалку и был обсыпан порошком, кажется, от моли.

Выскочили из квартиры на лестницу.

Грошев улыбнулся. Довольно улыбнулся, но не жадно, явно не жадно. Хотя сам Синцов ощущал некоторый коммерческий зуд.

– Сколько подняли? – спросил Синцов.

– Хорошо подняли. Потом посчитаем…

За дверью послышался грохот, стекла на лестничной клетке дрогнули, Синцов догадался, откуда этот грохот. Чучел Лавр кувалдой громил телефонные аппараты.

– Уходим.

Грошев включил фонарик, и они стали спускаться по лестнице.

На улице оказалось светло и чисто, Синцов почувствовал, как он устал от квартиры Лавра, от тяжести, которая там задержалась.

– Эй, подожди!

Из подъезда выскочил Чучел, без кувалды, но с царапиной на лице, длинной, тонкой и кровоточащей. Чучел подбежал, схватил Грошева за плечо.

Кувалды у него не было, но глаза как-то горели.

– Я тебе все-таки расскажу! – с воодушевлением произнес Чучел. – Я тебе расскажу, и ты поймешь!

– Нам на поезд, – холодно произнес Грошев. – Опаздываем уже.

– Слушай, я скажу! Ты еще молодой, до тебя дойдет…

Чучел подтянул Грошева к себе, Синцов напрягся.

– Это все так и задумано, я понял! – зашептал Чучел. – Я только недавно осознал, зачем это все придумано…

Синцов хотел спросить, что придумано, но Грошев едва заметно пошевелил головой, давая понять, что ничего делать не надо.

– Правильно говорили, это ослепляет. Я собрал тысячу двадцать семь серебряных ложек! Тысячу двадцать семь! Зачем я это сделал?

Это Чучел спросил почему-то у Синцова.

– Не знаю, – честно ответил Синцов.

– Вот и я тоже! – радостно ответил Чучел. – Не знаю!

– Нам уже пора, Лавр, – спокойно произнес Грошев.

Но Чучел не услышал.

– Я хотел… – Чучел несколько отстранился от Грошева. – Я хотел кем-то быть, я уже забыл, кем… Но вместо этого я собирал имперские чайные ложки! И подстаканники! И монеты! И еще чего-то, я уже не помню… Только я думал начать жить, что-то сделать, как-то пошевелиться, как мне попадались чудесные восьмигранные подстаканники, пять штук сразу, почти даром у одной старушки. Мне их точно подсовывали!

– Мы опаздываем, – Грошев был терпелив.

– Ты слышишь меня! – почти крикнул Чучел. – Меня всю жизнь отвлекали от… чего-то… Они меня отвлекали! Ты же знаешь, как это бывает, как эта ерунда… А какие я чудесные находил чернильницы!

Чучел закрыл глаза, точно провалился на мгновение в то чудесное, заполненное серебряными подстаканниками и хрустальными чернильницами время.

– А потом коробки под монпансье! А после них… Все время что-то находилось красивое и очень недорогое, и я втягивался и забывал главное… У меня было главное, я помнил про главное, но потом опять попадались ложки…

Чучел достал серебряную чайную ложку, подышал на нее и потер о лоб.

– Этой ложкой кушал варенье из грецких орехов сам Столыпин, – сообщил Чучел. – Зачем это мне знать? Зачем мне эта ложка? Я не Столыпин, я никто, я стал никем, я стал собирателем ложек и подстаканников, из которых кушал Столыпин… И это ведь было только начало, это было еще до этого чертова…

– Мы опаздываем на поезд, Лавр, – произнес Грошев уже с убеждением. – На поезд!