ЧЯП

Синцову совсем не хотелось провести ночь на улице, да еще и в компании с Царяпкиной, и он отправился к себе, но уже на перекрестке Диановых и Мопра развернулся. Подумал, что это все-таки нехорошо, ну, когда девушка одна остается на улице безо всякого присмотра, в компании опилок и велосипеда. Конечно, глупо сидеть на улице, но и оставлять Царяпкину одну тоже некрасиво.

Поэтому Синцов вернулся.

Царяпкина сидела на опилках. То есть уже в опилках. Она выковыряла в куче углубление и теперь располагалась, как в кресле, вольно и вытянув ноги.

– Чего приперся? – спросила Царяпкина.

Синцов подумал, что спорить с ней бесполезно, и тоже стал отрывать в опилках кресло.

– Совесть заела, – утвердительно сказала Царяпкина.

С этим Синцов спорить не стал, сел в опилки и обнаружил, что это удобно. В опилках оказалось мягко, кроме того, они принимали форму тела и грели спину, Синцов тоже вытянул ноги и стал смотреть на созвездия надо головой. Царяпкина, само собой, не молчала, само собой, ругалась, а потом, кажется, читала стихи. Синцов не очень разбирался в стихах, но царяпкинские ему показались нескладными. Во всяком случае, рифмы Синцов не услышал, возможно, это был белый стих.

Потом Синцов перестал ее слышать и видел только звезды, звезды светили и падали, Синцов уснул, и они погасли.

Проснулся Синцов еще ночью, оглядевшись, он обнаружил, что в куче помимо него и недалекой Царяпкиной определились еще две некрупные собаки, они тоже зарылись в опилки и спали. Собаки Синцову не мешали, он не стал их прогонять, проснувшись утром, он обнаружил, что собаки ушли, а Царяпкина осталась. Она закопалась почти полностью и немного храпела.

Синцов пошевелился. Ночь, проведенная в опилках, дала о себе знать, Синцов отлежал шею и при поворотах головы у него немного похрустывало в позвонках. Он попробовал встать, но куча не отпускала, и Синцов уснул снова.

Проснулся от солнца и от запаха кофе. Над ним стоял Грошев с термосом через плечо, пил кофе из кружки, вертел в руках прут. Синцову и Царяпкиной в опилках Грошев не удивился.

– Зря, Костян, ты сюда залез, – сказал Грошев. – В опилках собаки обожают ночевать, так что в них полно блох и чесотки.

Синцов вылез из кучи и подумал о деградации. Еще недавно, буквально несколько дней назад, он страдал от отсутствия Интернета, а сегодня уже любит толокно и ночует в свежих опилках.

Синцов отряхнулся, но опилки забрались под одежду и бодрили.

– Царяпкина, вставай, пора спасать культуру, – Грошев стал тыкать Царяпкину прутом.

Царяпкина проснулась злая, какая-то слежалая, впрочем, решимости не растратившая, Грошев ей даже кофе не стал предлагать, отправились спасать культуру.

Мэр жил не очень далеко, километрах в двух, в скромном особняке на высоком берегу реки. Грошев велел Синцову и Царяпкиной ждать, сам отправился во владетельные чертоги. Синцов и Царяпкина остались. У дома мэра не лежало опилок, зато имелась кованая скамейка в виде дельфина и несколько свежепосаженных березок. Царяпкина сказала, что на дельфине сидеть не будет, и стала сидеть на велосипеде, на багажнике. Синцова дельфин не смущал.

– Грошев – гад, – зевнула Царяпкина.

– Ну, не знаю. Нормальный он. Вчера девчонку от гопников защитил.

– О да, это он умеет…

Царяпкина обидно расхохоталась.

– Он – бессовестный тип, – привычно сказала Царяпкина, отряхивая опилки. – Это все знают. И лгун. Он страшный лгун, я в жизни таких не встречала.

– Почему же он лгун?

– Лгун и манипулятор. Наглый и беззастенчивый манипулятор. И ты не первый, кто повелся, кстати.

– В каком смысле повелся?

Царяпкина всепонимающе ухмыльнулась.

– В каком смысле повелся? – снова спросил Синцов.

– Как дитё малое повелся, в этом смысле, – пояснила Царяпкина. – Как баран на новые ворота. Ты думаешь, для чего Чяп с тобой дружбы водит?

– Он не водит, я ему просто помогаю. Мне делать нечего, вот я и помогаю. Монеты перебираем. А что такого?

– А, уже до перебора дошло… Ну-ну.

Царяпкина зловеще ухмыльнулась.

– Что ну-ну?

– Вроде не похож.

– На кого не похож?

– На дурака. На защитника сирых, убогих, колченогих всяких. По этой части больше я, но меня Грошик уже давно обмануть не может.

– А почему не похож? А вдруг я закоренелый гуманист?

– Гуманист? Ну да, наверное, гуманист. Не, точно, ты на самом деле гуманист.

Царяпкина сочувственно покачала головой.

– Только гуманист может водиться с Грошевым.

– Почему?

– Потому что… – Царяпкина вытащила из кармана кардигана щепку. – Потому что все в нашем Гривске считают Чяпика стуканутым. После той аварии он почти полгода в дурдоме просидел, а потом еще… Он такую чепуху нес, что от него в школе все, как от чесоточного, шарахались. С тех пор его и считают…

Царяпкина выразительно постучалась головой о ствол ближайшей березки.

– Мутантом, – Царяпкина потерла лоб. – Его считают мутантом, никто с ним не хочет дружить. Ну, кроме бандеросов типа Лобанова.

По лбу Царяпкиной пробежал шустрый муравей, видимо, прибился с березы. Царяпкина попыталась прибить его ладонью, но только несколько раз звонко хлопнула себя по лбу – хлоп-хлоп-хлоп.