ЧЯП

– Самое удобное время – пыльная буря. Особенно… Одним словом, есть специфика. Интересное место, классическое и недалеко. Двигаем? Часа два от силы займет туда и обратно.

Про Царяпкину не сказал ничего, не упомянул, не вспомнил. И дома ему не сидится. Опять куда-то поедем, нет, отпуск классический получается, подумал Синцов.

– Куда в этот раз? Без медведей, надеюсь?

– Без, – заверил Грошев. – Хватит, в этом году и так перебор. На помойку едем.

Действительно, классика, утвердился Синцов. Какое русское народное детство без помойки, места, воспетого многочисленными писателями и кинематографистами? Синцов улыбнулся – вдруг понял, что он-то как раз на помойке пока не бывал ни разу в жизни, разве что только проездом.

– Мы встретились на помойке, – сказал Синцов. – Отличное начало для романтического романа.

– Тебя опередили, – посочувствовал Грошев. – Все в этом мире придумано до нас, бороться с этим бесполезно. Алые паруса, мистер Грей… Человечество ходит по кругу и упрямо наступает на грабли. Поехали?

Поехали.

Боря скрипел задними амортизаторами и поднимал за собой рыжую, красивую и очень летучую пыль, которая, поднявшись, не спешила опускаться обратно, продолжала висеть в воздухе, отчего казалось, что за Боренькой остается реверсивный след.

Помойка располагалась за городом, за мостом, направо и в лес метров двести. Вступление в помоечное царство ознаменовалось красивым мусорным богатырем, стоявшим справа от дороги и приглашавшим в чудесный мир вторсырья, впрочем, почти сразу за богатырем оказался шлагбаум.

Грошев остановил мотоцикл возле шлагбаума, Синцов отметил, что шлагбаум выполнен умело и надежно, сломать нелегко, и крашен, как полагается, в охранно-полосатый. Дальше пошли пешком.

Сразу за шлагбаумом начался запах. Вернее, вонь, составленная из гари, сладкого аромата тухлятины, из химического перегара и еще из чего-то тошнотворного, ранее Синцову не знакомого. Сама свалка, впрочем, выглядела не столь грандиозно, как представлялось Синцову, да, мусорные холмы присутствовали, но горы они не напоминали, к тому же между ними зеленели полосы сохранившегося леса. Дым не только ощущался, но уже и виделся, он висел над холмами, как облака над Альпами, спускался, как туман с гор.

Перед холмами, насколько Синцов понял, располагалась административная часть свалки. Старая квасная бочка, служившая источником воды. Несколько куч чермета, поросшая лебедой гора торфа. Под старой сосной автобус, похожий на батон с колесами. Рыжий, ржавый, колоритный, Синцов вспомнил рассказ «Вторжение 28», сборник фантастики «Пролегомены Грядущего». Там на Землю обратно вторглись марсиане, быстро все захватили и всех поработили, но нашлись люди, добрые повстанцы катакомбного типа, они затеяли резистенцию и мотались по лесам на вот таком же автобусе и партизанили под лозунгом «Терра юбер аллес».

– Пыльная буря вселяет тоску в сердца бедуинов и пепел в их очи, – сообщил Грошев. – Этим надо пользоваться.

Грошев огляделся, поднял пустую бутылку, швырнул ее на крышу, бутылка разбилась, с крыши сорвались лавинки песка.

– Ливингстон, выходи!

А как еще, подумал Синцов. Только так, человек, живущий на провинциальной помойке, может зваться только так. Иначе не Гривск, иначе не тру. Ливингстон Фемистокл Периклович.

– Он отчего Ливингстон? – спросил Синцов. – Чайка?

– Чайка? – не понял Грошев. – Может, конечно, и чайка, здесь без чаек никак, помойка как-никак. Но это из-за Африки. Он служил в Конго, ему там прострелили колено, но он пешком вышел к океану. Как путешественник Ливингстон. Хотя, конечно, врет. Он купается до октября.

– Что?

– Купается до октября, – повторил Грошев. – Зиму лежит в туберкулезном диспансере, там тепло и кормят. Весной здесь, на свалке. Лето – пора творческого рассвета.

– Он тут работает?

– Немного. Сторожем. Гарбидж-кипером.

– Что тут сторожить?

Грошев надул щеки, помотал головой.

– Это не на вывоз, а на ввоз. Ливингстон, выходи же!

Грошев кинул вторую бутылку.

– Только в пыльную бурю его можно застать на месте. И в дождь.

– А в остальное время? – спросил Синцов.

– В остальное время художник за работой – лазает по помойке.

– Зачем?

– Как зачем? В поисках артефактов былых эпох, он ведь по природе искатель, старик Ливингстон. Выходи!

Ливингстон не появлялся.

– Ну и ладно, – сказал Грошев. – Наше дело обозначиться, зайдем, поглядим.

Дверей в автобусе не было, их заменяла картонка, расписанная хохломой, загогулинами и золотистыми пучеглазыми жар-птицами, Грошев пнул картонку и вошел в автобус. Синцов за ним.

Он ожидал встретить большую концентрацию бомжеватости, но в автобусе оказалось довольно прилично. Даже аккуратно. Много железных ящиков с нарисованными номерами, буржуйка с чайником, гамак, кресло.

– Закрома, – пояснил Грошев. – Посмотрим, что интересного нарыл наш землерой… Я к нему давно уже заезжал, месяца полтора, а сейчас самый что ни на есть сезон, наверняка хабаром позапасся.