Чилийский поэт

Они вернулись в гостиную в четыре утра. Хозяин дома лежал на диване в обнимку с гитарой и храпел, как обычно храпят герои мультфильмов. Рядом с ним два поэта страстно обсуждали слово «нежность». Седобородый сидел на полу, поглощенный игрой в Snake II на своем устаревшем мобильнике. Худосочный поэт, который по-прежнему был без рубашки, спокойно беседовал с коллегой, якобы воскрешающим мертвых, о фильме Ли Чхан Дона. Таня Миральес – поэтесса, выучившая английский, слушая группу «Радиохед», – только что явилась на вечеринку и приветствовала Прю, как старую знакомую, после чего раскурила огромную сигару с марихуаной и принялась жадно затягиваться. Старый поэт, единственный, кто оставался в костюме и при галстуке в течение всей вечеринки, потягивал воду из стакана, глядя в окно и позируя, словно в ожидании фотографа. Сильно захмелевший поэт разглядывал себя в маленькое ручное зеркальце, меланхолично напевая песню группы «Лос-Бункерс» «Не говори мне о страдании». В углу Пато играл в шахматы в абсолютном молчании – на губах его видны были следы красного вина. Прю подошла к нему.

– Играешь в одиночку?

– Ага, но я играю за черных, – ответил Пато.

– И выигрываешь?

– Нет. Белые выводят меня из себя.

Наблюдая за игрой, Прю подумала, что это не совсем так – ведь черные побеждают. Потом она вернулась к Рите, и они догнались «обезьяньим хвостом».

– Мне непонятно, почему сразу же не турнули тощего поэта и того бородача, – призналась Прю, все еще потрясенная дракой и удивленная тем, что сама она – до сих пор на вечеринке. – Как могли такое позволить?

– Да ведь они же друзья, закадычные друзья, – ответила Рита.

– Не могу поверить, – сказала Прю как бы самой себе.

– Некоторые из них перестают дружить на несколько лет, а потом мирятся и продолжают контачить как ни в чем не бывало. Ну, не знаю точно, что происходит, просто говорю, чтобы что-то сказать.

Рита засобиралась домой и предложила захватить с собой Прю. И та согласилась, хотя это было опасно и ни к чему, ведь Рита была явно нетрезвая. Ее машиной оказался маленький оранжевый «Фиат» – Рита с трудом поместилась на водительском сиденье. Прю показалось, что за рулем она выглядит комично и в то же время царственно. На зеркале заднего вида болталось распятие.

– Ты католичка?

– Потому что здесь распятие? Нет, просто это тачка моего старшего сына.

Прю захотелось выспросить, сколько у Риты детей, живет ли она с ними и пошел ли ее старший сын ростом в мать. Но ограничилась вопросом, не поэт ли он. Рита ответила отрицательно, добавив, что ей нравится тусоваться с поэтами, ведь это такой забавный мир. Они помолчали – какое-то время слышался только шум двигателя, когда ехали по пустынным улицам.

– Да, это забавный мир, но утомительный, – сказала Прю, чтобы возобновить диалог. – Все поэты очень надоедливые.

– И все-таки их мир чуть лучше нашего. Он более естественный, в нем меньше скуки и грусти. Иначе говоря, Чили присущи жесткость, мачизм, а мир поэтов все же не такой предсказуемый. К тому же поэты верят в талант, наверно, даже слишком; верят в свое сообщество. Не знаю, видимо, они более свободны и менее скованны, чем остальные, и умеют взаимодействовать лучше.

– Все равно среди них много мачо.

– Больше, чем нужно.

– На вечеринке было очень мало женщин.

– Просто мы, женщины, устраиваем свои вечеринки получше, – объяснила Рита. – Там не так скучно, нет ужасных приставучих кавалеров.

– Мужчин или поэтов?

– Мужиков. Поэты, конечно, тоже надоедливы, но они мне больше по душе, их мир приятнее. Поэты неуклюжи, но искренни. Они имеют дело со словами, но при этом не способны как следует высказаться.

– Я брала интервью у многих, и мне показалось, что они умеют говорить.

– Умеют давать интервью, горазды болтать о своем ремесле, они слегка втирают тебе очки. Но стоит извлечь их из поэзии, и они превращаются в заик. Потому и пишут стихи, что не умеют говорить.

Прю задремала, но тут же встрепенулась от резкого торможения перед красным сигналом светофора. Если бы она не была пристегнута ремнем безопасности, ударилась бы головой в лобовое стекло. Рита извинилась – признала, что пьяна, что ей нельзя было садиться за руль. И сказала, что надо запретить обманчивый коварный «обезьяний хвост». Открыв окно, она попыталась зажечь сигарету – не получилось, и она смирилась. Прю предложила сесть за руль, и Рита неожиданно согласилась. Остановила машину, и они поменялись местами. Прю не водила автомобиль много лет, ни разу не ездила по улицам Нью-Йорка. Она нервничала, однако через пару кварталов езда ей даже понравилась, и к тому же было приятно угадывать путь домой. Прю вспомнила, что уже давно не только не курила, но и не рулила. А Рита, все еще смущенная внеплановым торможением, ощупывала лоб.

– Давай-ка зайдем ко мне, пусть у тебя хмель немного выветрится, – предложила Прю.

Она попросила Риту помолчать и провела за руку через кухню. Оказавшись в комнатке Прю, Рита с облегчением плюхнулась на кровать.