Чилийский поэт

Наряду с поэтами-критиками и поэтами-редакторами, такими как Эустакио Альварес, и поэтами-книготорговцами вроде Серхио Парры, на вечеринке собралось множество поэтов-преподавателей, поэтов-журналистов, поэтов-прозаиков и поэтов-переводчиков. А также несколько человек, посвятивших себя менее литературным профессиям (дизайнер, работающий в ликеро-водочном магазине, два социолога, воспитательница детского сада, татуировщица, два сотрудника телефонной компании, два диджея, педагог-психолог, парикмахер, юрист и по совместительству пожарный, который всех доставал своими сравнениями поэтического творчества с противостоянием огненной стихии). Среди собравшихся было не так много людей, которые не сочиняли бы стихотворения, вроде Прю и профессора Рокотто, пусть и писавшего стихи в юности, однако проявившего здравый смысл, чтобы не публиковать их. При всем при том соотношение мужчин и женщин вызывало тревогу: едва ли двадцать поэтесс на почти шестьдесят человек, втиснувшихся в гостиную.

Что еще удивило Прю – но на этот раз приятно, – так это возрастное разнообразие присутствующих. Ей показалось, что преобладают сорокалетние, но были и юноши, такие как Пато и Висенте, и даже джентльмены от шестидесяти и старше (впрочем, ни одного девяностодевятилетнего она не увидела). Вечеринка чем-то напоминала семейный праздник, когда бабушки и дедушки, родители и дети набиваются в гостиную не слишком большого и не очень опрятного дома, ненавязчиво украшенного книжными полками. И почти все издания на этих полках – с очень узкими корешками, ведь преобладают поэтические сборники.

Висенте искоса поглядывал на Прю, окруженную восемью поэтами альфа-самцами, соперничавшими за ее внимание. Он был грустный, подавленный, тогда как Пато, конечно, блистал, погрузившись в свою стихию: общался со всеми и шутил напропалую, изъясняясь длинными фразами, изобилующими придаточными предложениями, которые позволяли ему мимоходом возвеличивать собственные достоинства («Вот-вот появятся несколько моих стишков в журнале»). Но хотя Пато был в центре внимания, взглянув на Висенте, он подошел, чтобы поддержать его.

А Висенте желал только одного – напиться, как никогда в жизни. Он признался Пато, что очень хочет, чтобы янки покинула его дом и чтобы, открыв дверь в комнатушку, он увидел ее пустой.

– А зачем тебе это? Чтобы упасть на матрас, заплакать и помастурбировать, вспоминая Прю? – насмешливо спросил Пато.

Висенте сердито взглянул на него, но тут же подумал: действительно, если бы он открыл дверь в опустевшую комнату, то именно так бы и поступил.

Некий поэт в шортах-бермудах схватил гитару и затянул песню группы «Лос Присьонерос», в честь Прю исполнив ее на английском («Как другая кожа/иной вкус/как другие объятья/и иной аромат»). А затем – песню Дэвида Боуи, теперь уже по-испански («Время берется за сигару / и вставляет ее тебе в рот»). Это должно было восприниматься как импровизация, но поэт исполнил песню так гладко, будто старательно отрепетировал свой номер.

Эустакио Альварес попросил тишины, но его никто не услышал, и он повторил свою просьбу утробным, хриплым голосом, подражая поэту Гонсало Рохасу. Ему удалось привлечь всеобщее внимание, и он начал декламировать стихотворение «Умолкнуть», одно из самых известных у Гонсало Рохаса, которое, разумеется, потеряло часть своей красоты в таком карикатурном исполнении:

О, голос, единственный голос:всей глубины морской,

всей глубины морской не хватит,всего пространства неба,всего богатства красоты не хватит,чтобы вместить тебя…

В этот момент другой поэт, в нелепых очках, прервал хозяина дома пародией на Армандо Урибе, причем сделал это так умело, что Прю буквально воочию увидела восьмидесятилетнего поэта, у которого только что брала интервью, – хотя вымышленный Урибе говорил по-испански и все зубы были при нем. Домовладелец и поэт в нелепых очках продолжили свое соревнование, имитируя Пабло де Роху, Энрике Лина, Никанора Парру и Хайме Уэнуна. Затем вмешался еще один соперник, страстно зачитавший список покупок в супермаркете в подражание Сурите, а затем кто-то начал изображать Неруду, но получил множество уничижительных взглядов, ведь одиозное исполнение Неруды слишком легко копировать.

Висенте сел рядом с Серхио Паррой, который молча, презрительно и отстраненно наблюдал за происходящим.

– Ну и придурки, это какое-то сборище певцов каракое, взгляни, как они счастливы, как веселятся, – сказал ему Парра.

Висенте хотел поправить его: это называется «караоке», а не «каракое», но почему-то передумал. Он слишком рад был пообщаться с Паррой. Сначала ему показалось, что его нежданный собеседник пьян, но потом Висенте заметил, что тот пьет безалкогольное пиво. И тут наступил момент относительной тишины, которой воспользовался Серхио Парра. Он встал и со сдержанным гневом выкрикнул примерно то же самое, что только что говорил молодому Висенте: