Чингиз Айтматов

О дальнейших подробностях того разговора в читальном зале история умалчивает, но известно, что вскоре они поженились.

Они счастливо, в мире и согласии прожили 20 лет, и за это время в жизни Чингиза произошли невероятные вещи: из никому неведомого студента-зоотехника он стал звездой первой величины, завелись и деньги, и достаток в доме, друзей появилось огромное количество. И женщин тоже.

Но навсегда сохранилось чувство вины перед Керез за то, что он, в самом зените славы, всё-таки ушёл от неё к другой. Всё та же легенда гласит, что перед уходом, оставив ей дом, он всячески просил у жены прощения, даже встал на колени.

Айтматов долго искал свою прекрасную Беатриче, в которую влюбился подростком ещё в военные годы. И нашёл. Сначала её звали Бибисарой Бейшеналиевой, и это была киргизская балерина. Потом Марией Айтматовой, на руках которой он ушёл в мир иной. Каждая была вылитой Джамилей в молодые годы — Джамилей во плоти, киргизской мадонной, воспетой писателем в его книгах.

Нетрудно заметить, что айтматовские женщины сходны и типом, и обликом. Все они чем-то напоминают знаменитую «Дочь Советской Киргизии» Чуйкова, — воплощение киргизской женской красоты. И Джамиля, и Толгонай, и Алтынай, и Зарипа, и даже Алдана из последнего романа «Когда падают горы» при всех различиях в судьбе и характерах внешне очень напоминают друг друга.

Вспоминаю, как в 1985 году я познакомился с его супругой Марией Урматовной, последней музой писателя, поймав себя на мысли, что где-то её уже видел, хотя на самом деле этого никак не могло быть. И лишь позднее сообразил, что она — истинная Джамиля.

У Чингиза Торекуловича был короткий искромётный роман со знаменитой красавицей — актрисой кино и театра Таттыбюбю Турсунбаевой. Об этой истории известно немного, сам писатель называет её имя лишь однажды, всё в тех же разговорах с Шахановым: «Что же касается Таттыбюбю, то в своё время она занимала в моей душе почётное место. Она была незаурядной личностью, рождённой обогатить театральное киргизское искусство»[41]. Без сомнения, Айтматов очень высоко ценил её талант актрисы, восхищался поистине неземной красотой, но отношения между ними всё-таки не могли перерасти в настоящую любовь. Потому что это всё случилось почти сразу после внезапной кончины Бибисары. Это был период, когда Айтматов, по собственному признанию, «опустевшее место в душе после смерти Бибисары ничем не мог заполнить». Даже красавица и прекрасная женщина по имени Таттыбюбю не могла его занять. А у неё после романа с Чингизом жизнь пошла под откос, хотя за ней буквально охотились местные знаменитости, сановные чиновники. Она пристрастилась к алкоголю, заболела и очень рано скончалась.

После кончины Бибисары в сердце образовалась пустота, и долго ещё писатель оставался душевно одиноким. Он метался, не зная, куда себя деть и как найти хоть какое-то успокоение. Временами Чингиз становился похож на Каранара, верблюда-самца, привязанного к столбу, несчастного и несвободного. В книге диалогов Айтматова с Шахановым есть небольшой этюд-воспоминание, как после кончины Бибисары, не зная, как быть и как жить без неё, он оказался в составе делегации советских деятелей культуры на Сицилии, и то и дело, казалось бы, беспричинно впадал в отчаяние и даже не мог остановить слёз.

Свои переживания, особенно любовные, Айтматов наиболее выразительно и мастерски воплощал в образах из мира животных. Например, в образе того же коня Гульсары, потом в виде верблюда Каранара и, наконец, в форме горьких переживаний старого снежного барса по кличке Жаабарс.

Психологический надлом, испытанный Айтматовым после потери любимой, остро отразился в романе «И больше века длится день»: «Разъярённый верблюд ещё пытался вернуться к разлучённым маткам, хотел даже, закидывая голову набок, достать зубами хозяина. Но Едигей знал своё дело. И, несмотря на рыки и злобные вопли, на раздражённое несмолкаемое вытьё Каранара, Едигей упорно гнал его по снежной степи и всё пытался вразумить.

— Перестань! Хватит! —

говорил он ему. — Замолчи! Всё равно назад не вернёшься. Дурная ты голова! Ты же взбесился, это верно, ещё как верно! Взбесился, ведёшь себя как последний сумасброд! А не то зачем припёрся сюда, своих маток тебе не хватало ? Вот учти, доберёмся до дома — и конец твоим куролесиям по чужим стадам! На цепь посажу, и ни шагу тебе не будет свободы, раз ты такой оказался!

Гоозился Буранный Едигей больше для того, чтобы оправдаться в собственных глазах. Силой уводил Каранара от его ак-мойнакских верблюдиц. И это было вообще-то несправедливо! Был бы он смирным животным — какой вопрос!