Чёрная кошка

Однажды ночью, возвращаясь совершенно пьяным домой, я, вообразив себе, что кошка избегает моего присутствия, схватил ее. Испугавшись моей буйности, она схватила меня зубами за руку и причинила маленькую рану. Чертовская ярость овладела вдруг мною. Я не владел более собою. Присущая мне душа, казалось, улетела вдруг из моего тела и гиперболически дьявольская злоба, усиленная водкою, проникла в каждый фибр моего существа. Я схватил из кармана жилета перочинный ножик, открыл его, взял несчастное животное за горло и вырвал ему один глаз! Я краснею, сгораю от стыда, содрогаюсь, когда пишу об этом гнусном зверстве! Утром, когда я пришел в себя и проспал хмель своего ночного кутежа, я почувствовал ужас и угрызение совести за совершенное мною преступление, но это было скорее слабое и сомнительное чувство, – сердце же мое нисколько не смягчилось. Я снова погрузился в разврат и потопил в вине всякое воспоминание о своем поступке. Между тем, кошка медленно выздоравливала. Орбита выколотого глаза представляла, правда, ужасный вид; но кошка от этого, по-видимому, не страдала более. Она по своей привычке ходила взад и вперед по дому; но, как я и должен был ожидать, – она с необыкновенным ужасом убегала при моем приближении. У меня оставалось еще настолько чувства, что эта явная антипатия со стороны животного, так любившего меня некогда, огорчала еще меня. Но чувство это сменилось вскоре негодованием. И вот тогда-то обнаружился во мне дух злобы – окончательное и безвозвратное мое падение. Философия ничего не говорит об этом чувстве. Между тем, я думаю, что злость – одно из первоначальных побуждений человеческого сердца, – одна из первых способностей или чувств, которые дают направление всему характеру. Кто не ловил себя сто раз в учинении глупого или низкого поступка по той только причине, что знал, что не должен был этого сделать? Разве в нас нет вечной склонности, несмотря на превосходство нашего суждения, нарушить закон, потому только, что это закон? Этот дух злости, говорю я, довершил мое падение. Горячее непонятное желание души мучить самое себя, насиловать свою природу, делать зло из любви ко злу, побуждало меня довершить мученье, на которое я осудил безвредное животное. В одно прекрасное утро, я прехладнокровно надел петлю на его шею и повесил его на ветке дерева; – я повесил его со слезами на глазах, с самыми страшными угрызениями совести; и повесил его, потому что знал, что оно меня любило, и чувствовал, что оно ни в чем невинно; – повесил его, потому что видел в этом грех, – смертный грех, который до того компрометировал мою бессмертную душу, что ставил ее, – если это было только возможно, – даже вне пощады всемилосердного Бога.

Ночью того дня, когда совершился этот гнусный поступок, меня разбудил крик: «Пожар»! Занавески моей постели были в пламени. Весь дом горел. С трудом спаслись мы от пожара, – моя жена, слуга и я. Разорение было полное. Все мое богатство было истреблено пожаром, и я предался отчаянию.

Я не стараюсь установить связь между причиною и следствием, между моей жестокостью и этим несчастием. Я далек от этой мысли, но я передаю целую цепь фактов, в которой не хочу пропустить ни одного звена. На другой день после пожара я посетил развалины. Все стены обрушились, исключая одной – внутренней тонкой перегородки, находившейся почти в средине дома, той самой перегородки, у которой стояла моя кровать. Большая часть каменной работы противостояла действию огня; это я, впрочем, приписываю тому, что ее недавно переделали заново. У этой стены собралась густая толпа народа и многие рассматривали что-то с особенным вниманием. Слова: «Странно!» «Чудно!» «Необычайно!» и тому подобные выражения возбудили мое любопытство. Я приблизился и увидал на белой поверхности подобно изваянному барельефу гигантское изображение кошки. Образ был передан с поразительною точностью. На шею животного была надета веревка.

Велики были мое удивление и ужас при виде этого привидения; иначе я не могу назвать это. Рассудок пришел мне скоро на помощь. Я вспомнил, что кошка была повешена в саду, прилегавшем к дому. В переполохе, сад был запружен народом и животное, верно, было снято кем-нибудь с дерева и брошено через открытое окно в мою комнату, чтобы разбудить меня. Падение других стен придавило жертву моей жестокости к свежей извести стены. Известь эта, соединившись с пламенем и аммониаком трупа, произвела образ кошки.

Таким образом, я успокоил немного, если не совесть, то хоть свой рассудок. Но это изумительное происшествие произвело на меня сильное впечатление. Несколько месяцев я не мог избавиться от призрака кошки: в этот промежуток времени какое-то полу-чувство вкрадывалось в мою душу, но это не были угрызения совести. Я начал даже оплакивать потерю злополучного животного и искать в грязных притонах, которые я стал теперь посещать, другого любимца той же породы и хоть немного похожего на прежнего.