Чёрная кошка

Однажды ночью, когда я бессознательно сидел в одном из этих постыдных притонов, внимание мое было вдруг привлечено каким-то черным предметом, лежавшем на одной из огромных бочек водки или рома, составлявших главное убранство комнаты. Я подошел и дотронулся до него рукою. Это была черная кошка – очень большая, по крайней мере, одной величины с Плутоном; притом она и походила на него, как две капли воды. Только Плутон не был покрыт белою шерстью, эта же кошка имела большое белое пятно, покрывавшее почти всю ее грудь.

Едва коснулся я ее, как она вспрыгнула, громко замурлыкала, потерлась о мою руку и казалась в восхищении от моего внимания. Это было именно то, чего я искал. Я сейчас же предложил хозяину купить у него эту кошку, но он не изъявил никаких притязаний на нее, так как не знал и никогда не видал ее прежде у себя.

Я продолжал ее ласкать и когда встал, чтоб идти домой, она последовала за мною. Я взял ее с собою и дорогою несколько раз наклонялся, чтобы поласкать ее. Дома она была, как у себя, и с первого раза сделалась большим другом моей жены.

Что касается меня, то я скоро стал питать к кошке антипатию. Это было совершенною противоположностью тому, чего я ожидал; – но не знаю, отчего и почему это так случилось, – ее явная любовь ко мне внушала мне отвращение и надоедала. Постепенно это чувство отвращения дошло во мне до ненависти. Я избегал это животное: стыд и воспоминание о первой сделанной мною жестокости не допускали меня его мучить. Несколько недель я воздерживался от того, чтобы не побить и не измучить жестоко кошку

; но постепенно, бессознательно, – я дошел до того, что с невыразимым отвращением смотрел на нее и избегал ее ненавистного присутствия.

Мою ненависть к бедному животному усилило еще одно открытие, сделанное мною на следующий день по его приходе: у него, как и у Плутона выколот был один глаз. Благодаря этому обстоятельству, жена моя стала еще больше дорожить кошкой, потому что она, как я вам уже говорил, питала в высшей степени это чувство привязанности, которое когда-то было отличительной чертой моего характера и служило источником моих частых удовольствий.

Тем не менее, любовь кошки ко мне, казалось, увеличилась соразмерно с моей ненавистью к ней. Она следила за мною с упрямством, которое вы, читатели, с трудом можете себе представить. Когда я садился, она забивалась под мой стул или же прыгала мне на колена и осыпала меня своими убийственными ласками. Начинал ли я ходить, она тут же вертелась и чуть не сшибала меня с ног, или же впускала свои длинные и острые когти в мое платье и таким образом карабкалась ко мне на грудь.

В эти минуты, если бы я даже желал убить ее одним ударом, я не мог этого сделать, отчасти по воспоминании о своем первом преступлении, но главным образом, – я должен в этом признаться, – уже из одного страха к этому животному.

Этот ужас не был ужас физической боли – а, между тем, я затрудняюсь определить его иначе. Мне почти совестно сознаться, – да, даже в этой каморке преступника, мне совестно сказать, что ужас и отвращение, которое внушала мне эта кошка, – увеличивались действием моего воображения.

Жена моя не раз обращала мое внимание на белое пятно, составлявшее единственную разницу между этим странным животным и убитою мною кошкою. Читатель помнит, конечно, что пятно это было большое, но неопределенной формы; мало-помалу стало оно принимать ясные очертания, хотя я долго убеждал себя, что это одно воображение. Оно сделалось теперь изображением предмета, который мне страшно назвать, – оно-то, главным образом заставило меня ненавидеть и презирать это чудовище и довело бы меня до того, что я избавился бы от него, если бы смел; – это был страшный, зловещий образ, – образ виселицы! О! ужасная злополучная машина! машина гнусности и греха, агонии и смерти!

И теперь я был ничтожнее человеческого ничтожества. Животное, брата которого я с презрением уничтожил, олицетворяло для меня, человека, созданного по образу Божьему, такое злополучие! Увы! Я не знал более блаженства покоя ни днем, ни ночью! Днем кошка не отходила от меня ни на минуту, а ночью, когда я просыпался после мучительных снов, я чувствовал на моем лице чье-то теплое дыхание и страшную тяжесть на груди – следствие кошмара, от которого не мог избавиться.

Под гнетом таких мучений пропало и то хорошее, что оставалось еще во мне. Я предавался самым мрачным и ужасным мыслям. Тоска моего обычного расположения духа обратилась в ненависть ко всему и всем; между тем моя жена, которая никогда не жаловалась, была, увы! обычной жертвой внезапных, частых и необдуманных вспышек ярости, которой я слепо предавался.