Чёрный кот

Между тем, кот мало-помалу выздоровел. Правда, впадина вырезанного глаза представляла страшный вид, но Плутон по-видимому уже не чувствовал никакой боли. Он ходил в доме по-прежнему, только — как и должно было ожидать — убегал в страшном испуге при моем приближении. Во мне осталось еще настолько прежних свойств, что я сначала огорчался этим явным ко мне отвращением со стороны животного, которое когда-то было так привязано ко мне. Но скоро это чувство сменилось раздражением. Тогда, на мою окончательную и невозвратную гибель, во мне родился дух упорства. Философия ничего не говорит об этой наклонности. Но я убежден, столько же убежден, как, например, в существовании души, что упорство есть одно из первоначальных побуждений человеческого сердца, одна из нераздельных, основных способностей или чувствований, которые дают направление характеру человека. Кто не делал низостей или глупостей по той единственной причине, что не должен был их делать? Разве нет в нас постоянной страстишки — вопреки доводам здравого смысла, нарушать закон единственно потому, что это закон? Дух упорства, говорю я, явился во мне для моей окончательной гибели. Это непостижимое желание души мучить самое себя, насиловать собственную природу, делать зло ради зла, побуждало меня продолжать и, наконец, довершить мои жестокости относительно невинного животного. Однажды утром я хладнокровно набросил петлю ему на шею и повесил его на дереве. Повесил — несмотря на то, что слезы текли у меня из глаз; повесил — потому что знал прежнюю любовь его ко мне и чувствовал, что он не подал мне ни малейшего повода к жестокости; повесил — потому что сознавал в моем поступке грех, низвергающий мою бессмертную душу в ту бездну, до которой, если только это возможно, не достигает бесконечная благость.

Ночью, после этого дня, я был пробужден от сна криком: пожар! Занавески моей кровати были охвачены пламенем. Весь дом пылал. Жена, служанка и я с большим трудом спасли свою жизнь. Разорение было полное. Все мое имущество сгорело, и я предался отчаянию.

Я не буду так слаб, чтобы непременно отыскивать связь между следствием и причиной, между несчастием и жестоким поступком. Но я представляю цепь фактов и не хочу оставить незаконченным ни одного, ни даже самого малейшего звена этой цепи. Днем, после пожара, я посетил развалины. Стены все почти обрушились. Стояла одна только внутренняя стена, перегораживавшая дом посредине, стена нетолстая, к которой обыкновенно примыкало изголовье моей кровати. Должно быть, штукатурка оказала значительное сопротивление действию огня, — факт, который я приписывал тому обстоятельству, что стена недавно была оштукатурена заново. Возле этой стены собралась густая толпа народа и многие, по-видимому, рассматривали какую-то особую часть ее с очень пытливым и пристальным вниманием. Слова — "странно!" "необыкновенно!" и другие подобные привлекли мое внимание. Я подошел и увидел фигуру огромной кошки, как будто вылепленную в виде барельефа на белой поверхности стены. Оттиск был изумительно отчетлив. На шее животного была накинута веревка.

Когда я в первый раз взглянул на этот призрак (едва ли я мог тогда считать его чем-нибудь другим), мое удивление, мой ужас были чрезмерны. Но, наконец, на помощь мне явилось размышление. Я вспомнил, что кот был повешен в саду, прилегавшем к дому. В тревоге пожара толпа тотчас же наполнила сад; должно быть кто-нибудь снял кота с дерева и бросил его чрез окно в мою комнату. Вероятно, это было сделано с целью разбудить меня. Другие стены, падая, придавили жертву моей жестокости к новой штукатурке, известка которой, в соединении с огнем и аммониаком, выходящим из трупа, произвели портрет в том виде, как он был пред моими глазами.

Хотя я таким образом скоро дал отчет моему рассудку, если не совести, в поразительном, сейчас рассказанном мною факте, но тем не менее он сделал глубокое впечатление на мою фантазию. Целые месяцы я не мог избавиться от преследовавшего меня призрака. В это же время, опять явилось в моей душе то половинное чувство, которое имело вид угрызения совести, но не было им в действительности. Я даже жалел о потере животного и в гнусных притонах, обыкновенно посещаемых мною, искал, для пополнения этого недостатка, другого кота, сколько-нибудь похожего на прежнего.

Однажды ночью, когда я сидел в полусознательном состоянии среди позорнейшего кабака, мое внимание было внезапно привлечено чем-то черным, свернувшимся на одной из огромных бочек джина или рома, которые составляли главную мебель комнаты. Несколько минут я пристально глядел на верх этой бочки, удивляясь, каким образом я не заметил прежде лежавшего на ней черного предмета. Я подошел к нему и тронул его рукою. Это был черный кот, очень большой, совершенно такой же величины, как Плутон, и очень похожий на него во всем, исключая одного. Именно, Плутон был черен весь, с ног до головы, а этот кот имел широкое, хотя и неявственно обозначенное белое пятно, покрывавшее почти всю грудь его.