Чёртово семя, или Русалка

В окне хозяйской спальни свет не унимался до полуночи. Свеча горела беспокойно, словно незримый дух игрался с огоньком. У отца Митрофана приключилась горячка и до сей поры мучит его. В бреду старик сквернословит и плюётся, снедаемый ужасными судорогами, зовёт кого-то, а после цепенеет, словно видит тех, кто отозвался. Неужто подпустил к себе нечистого? – говорили дворовые, – ежели ряса не спасёт от чёрта, то ничто уж не спасёт…

Завтра Василь вернётся домой. Он не корит себя, что более всего хочет увидеть не мать, а ту, которая каждую ночь приносила ему яблоки из собственного сада, рискуя попасться в лапы сторожа. Ещё меньше его волнует, что скажет отец, когда сын покажется перед калиткой. Наверняка, выкажет презренье остриями глаз и ударит по лбу. Для рыбака он больно вспыльчив, думал Василь, сидя под звёздами.

Василь провёл время в неказистой клетушке, имея в своём распоряжении маленькое окошко почти у потолка и узкую деревянную кровать, удобством ненамного превосходящую землю. Отец Митрофан выделил ему так же небольшую потёртую книжку, но разобраться в ней Василь не сумел. Оказалось, книга трепетно относится к тому, что в ней содержится и не каждому открывает суть. И всё-таки, по ночам, когда лунного света бывало достаточно, Василь листал книжку, любуясь письменной вязью языка, которым он не владел. К слову, отец Митрофан редко был милостив к робким душам, обыкновенно не щадя их за безнравственность и богомерзкое бытие, однако вложив священную книгу в руки сорванца, снискал среди местного населения славу истового христианина. Впрочем, сам Митрофан искал возможности увидать воочию настоящее чудо, как если бы заговорила неопалимая купина, но было бы достаточно и того, если бы Книга чудесным образом открылась душе безграмотного мальчишки.

Наигравшись, дух вылетел в окошко мотыльком и поспешил отыскать новый огонёк. Старуха взбаламутила подневольных и послала их в город. Увидев Василя сидящим на ступеньках, старуха что-то пробубнила, а потом крикнула – Иди спать! Нечего тут!.. – осеклась и поторопилась, ветхая кобыла, обратно в дом.

Как приехал врач Василь не увидел – это было рано утром – как и не увидел после отпевание отца Митрофана в корабле храма, его старуху, закутанную в сумрак, чумазых детей и собак во дворе, и молодого инока, исторгающего крупные слёзы из бесконечно глупых глаз – Василь убрался восвояси, как только ему того пожелали.

Пойте о материнской любви! Как же целует женщина сына, как обнимает его, приглаживает волосы и приговаривает – Василёк ты мой Василёк! – и всё плачет, плачет. Ах, как вырос, как вырос, на цыпочках лба не достанешь, коли сынок не поклонится. Руки крепкие, храбрые, а глаза те же, чёрненькие, как у вороненка. Наглядеться не могу, не могу! Хорошая пора пришла, тёплая, сердечная!.. – а из объятий сына не выпускает. Поодаль стоял отец – как не просилась отрада, но выйти на хмурое лицо ей не дозволило мужицкое упрямство.

– До осени женишься, – сказал он, глядя как мать обмазывает сынка елеем. Сын опомнился, поднял голову, но в глаза отцу смотреть не решился. Мать обернулась и обмерла – опять, опять у неё сына крадут.

Ночью Василь вышел из дому, сам как ночь, полетел по дороге, а за ним звёзды полетели и луна покатилась. Прохлада лицо обвивает, пальцами нежными за плечи прихватывает. Вдалеке виднеется туманное облако, лёгкое и прозрачное как видение, за ним домик, у дома сад, в саду – яблоня. Прикоснулся к знакомой изгороди – кровь к сердцу хлынула, босиком по траве прошёлся – дрожь по коже пролилась, ветви над головой нависли, дразнят плодами колдовскими – всё та же сладость к языку льнёт. Не изменилось дерево ничуть, думал Василь – такое же большое, такое же чудесное. Одного не достаёт – за мерклым окном желанного взгляда. И мечтательно, словно обращаясь к звёздному небу, напевал – а не в моём ли доме такие окна, а за ними такие глаза? Там где чудесная равнина у чудной реки, где нет грозы, дождя и тумана, где всегда светит солнце, всегда тепло, где тает снег и лёд, и птицы поют человечьими голосами, где есть всё для жизни, а для смерти нет ничего? Не в моём ли доме такие окна, а за ними такие глаза?..

– Лисса! Лисса! Гляди – идёт, идёт! – щебетали подружки, обнимая Лиссу. – Женишок! Женишок! Лисса вынырнула из объятий и поспешила к дверям. Как бы отец не вернулся, думала Лисса, отпирая засов – пусть себе катается и не видит ничего.

В палисаднике дожидался Василь. На груди у него блестела рубашка, на ногах скрипели сапоги. – Хоть бы штаны хорошие прикупил, женишок, – сказала Лисса, выйдя на крыльцо. – Ну, чего тебе?

– Тебя, – произнёс Василь и удивился, как тихо прозвучал его голос.