Число зверя

Она хотела встать, но не смогла, очередной приступ слабости разлился по всему телу, ноги онемели и не слушались – она лишь сильнее вжалась в кресло.

В дверях стоял высокий молодой человек в светлом костюме с букетом оранжевых хризантем, и на лице у него дрожала неуверенная улыбка, белели ровные зубы, глаза были широко распахнуты и лучились. В следующий момент сердце у нее вспыхнуло и оборвалось; незнакомое, мучительное чувство охватило ее. От незнакомца словно шли волны теплой, ободряющей энергии, он был красив какой то особой, завораживающе строгой мужской красотой, и она почему то решила, что раньше уже видела его, не могла не видеть. И притом совсем недавно.

– Не пугайтесь, – услышала она негромкий приятный голос. – Я просто должен взглянуть на вас, сегодня вечером вы душу мне перевернули. Иначе я не мог…

Она нашла в себе силы спокойно, даже безмятежно улыбнуться; происходящее нельзя было объяснить, но этого и не требовалось, глаза незнакомца, светившиеся нежностью и обожанием, сказали ей обо всем. Не желая того, она потянулась на непреодолимый зов, и все в ней смешалось и рухнуло, и невозможное стало реальным, необходимым и мучительно простым. «Боже, не смей, не смей! – попыталась она оборвать. – Не сходи с ума!» – и в то же время каким то безошибочным чувством знала, что в лице этого одуревшего от внезапно вспыхнувшей страсти молодого незнакомца к ней пришло спасение и сопротивляться бессмысленно и невозможно.

– Верю, так тоже бывает, – проронила она негромко, не отрывая от молодого человека взгляда и заставляя себя встать и шагнуть ему навстречу. – Раз уж вы пришли, помогите мне снять плащ. Цветы предназначены, надо думать, мне? Спасибо… признательна…

Он передал ей букет, ухитрившись задержать ее руку в своей и поцеловать, губы у него были сухие и жаркие.

Он осторожно снял с нее плащ, стараясь не прикасаться к плечам, и повесил на стоявшую у двери старинную круглую вешалку, увенчанную шляпками и зонтиками; он не знал о предстоящем даже через минуту, но все равно он не смог бы только попрощаться и уйти, он уже знал, что эта женщина, неожиданная и до сих пор совершенно ему чужая, была теперь его судьбой. Чувствуя ее неотступный взгляд спиной, он повернулся.

– Благодарю, – сказала она, теперь уже с некоторым удивлением, зарываясь лицом в хризантемы. – Пожалуй, теперь не помешало бы представиться…

– Сергей Романович Горелов, – тотчас отозвался он. – Коренной москвич, скоро стукнет тридцать… Так, вольный художник. До сих пор – вольный…

Слегка склонив голову и внимательно выслушав, Ксения замерла в раздумье с полуулыбкой на губах, словно осуждая самое себя за что то недозволенное.

– Значит, Сергей Романович, – вслух подумала она, и от новой неожиданной мысли об очередном, ворвавшемся в ее жизнь темном вихре, в один миг взбунтовавшем всю ее душу, отозвавшемся потаенной дрожью в каждой клеточке тела, она еще больше похорошела. – Вы живописец, композитор или пишете пьесы?

– Пишу пьесы? – переспросил он и, раздумывая, морща лоб, круто сдвинул брови. – Пожалуй, хотя, простите, скорее всего, я работаю маслом. Люблю неуловимые переходы от света к тени… И густые тона мне тоже нравятся… знаете, сочный мазок…

Стараясь понять и привыкнуть, Ксения еще больше склонила голову, – теперь ее глаза превратились в темные бездонные провалы, и в них лишь слегка угадывался потаенный горячий блеск.

– Очень интересно, значит, маслом, – сказала она. – Знаете, Сергей Романович, я хочу предложить вам выпить чаю. Глупо, правда? Лучше выпить вина, прошу в гостиную, там в баре что либо обязательно отыщется. Проходите же, проходите! Я только поставлю в вазу цветы, жалко будет, если они умрут… Прекрасные хризантемы, никогда не видела таких рыжих… и крупных…

Она помедлила, по хозяйски пропуская неожиданного гостя впереди себя в гостиную, большую, просторную, со светлым, под слоновую кость, роялем, со старинными темными картинами, затем она принесла в ковшике воды, осторожно, по одной, опустила в высокую вазу хризантемы.

Все это время Сергей Романович молча стоял, делая вид, что заинтересованно рассматривает Левитана, с ветром в вершинах берез и беспокойной весенней водой, разлившейся по начинавшей освобождаться от снега земле, хотя на самом деле он ничего не видел. Все ненужное и запретное в его жизни отхлынуло, как бы перестало существовать, и он просто боялся оглянуться и выдать себя. Он сказал себе, что эта женщина должна и будет принадлежать только ему и что это бесповоротно изменит его жизнь. В следующий момент он вздрогнул, в тишине прозвучал и поплыл тихий, медленный аккорд – Ксения мимоходом тронула клавиши радиолы.

Он оглянулся. Хозяйка уже поставила на стол несколько бутылок и цветные фужеры; она тоже двигалась словно в каком то тумане, усталость прошла, и тело, в предчувствии чуда, обрело девичью легкость и стремительность. Ей опять стало страшно.

Поставив на стол вазу с виноградом, она попросила: