Число зверя

Внутренне вздрогнув, он не стал ничего говорить, поцеловал ее, попрощался с Устиньей Прохоровной и, больше не оглядываясь, вышел. С некоторых пор с ним творились непонятные и странные вещи, и он не смог бы их объяснить, если бы и захотел; он, допустим, мог легко убедить себя, что его жизнь вне существующих законов, вполне закономерна и естественна, так же, как и любая другая жизнь, что в ней нет ничего предосудительного; он мог пойти и дальше и убедить себя в том, что придет время – и восторжествует именно его формула жизни, его истина, и поскольку еще никто не нажил богатства праведным путем, значит, и силы, регулирующие некое уравнительное, пусть насильственное, но постоянное правило в перераспределении, не только закономерны, но и обязательны, и никакая власть, никакие карательные силы, создаваемые этой властью прежде всего для защиты самого верхнего, самого воровского, элитарного слоя властей предержащих, не помогут. Настанет срок, и естественные силы перераспределения не только возобладают, они станут основой самого общежития – другой силы в природе человека просто не существует. Но если он мог убедить в этой любопытной теории самого себя, он не мог переступить сей порог в общении с Ксенией, хотя уже давно чувствовал необходимость этого. Она никогда не расспрашивала о его прошлом, она не проявляла интереса и к его нынешним делам, но его нельзя было обмануть. Она просто ждала – упорно, терпеливо, как может ждать только женщина; возможно, она боялась спугнуть; она и сама никогда ничего о себе не рассказывала, и между ними как бы установился негласный уговор – не интересоваться прошлым друг друга, тем более, не досаждать один другому постоянным назойливым вниманием в повседневной мелочной суете. Они понимали, что их встреча была случайностью, но не могла не произойти – они не могли обойти друг друга стороной; оба были умны и смогли оценить необъяснимую на первый взгляд смелость друг друга и обоюдное желание вырваться в другие, неведомые пространства, невзирая ни на что. Минутный порыв, почти каприз, вдруг превратился в упорное стремление выстоять и победить, отстоять свою свободу, свое право выбора наперекор вся и всему; именно это стремление, вначале неосознанное, превратило их как бы в заговорщиков, но и он, и она знали, что когда нибудь должно наступить пробуждение и они встанут лицом к лицу, посмотрят друг другу в глаза по особому, и такой неотвратимый миг откровения может оказаться и самым тяжелым испытанием, вполне возможно, предвестником взаимной ненависти. Одним словом, они расстались в этот раз с каким то подспудным чувством тоски и неуверенности, и Сергей Романович, поколесив по Подмосковью, навестив кое кого в самой первопрестольной и получив необходимые сведения, убедился, что ему по прежнему опасаться нечего. Он всю неделю провел в запущенной материнской квартире, перешедшей к нему по наследству, в которой еще незадолго до смерти матери пристроилась ее дальняя родственница, двоюродная тетка, довольно суматошное существо, – она не ужилась со своими внуками, и покойная мать пожалела ее, приютила, и Настуся, как все, несмотря на возраст, звали ее, как бы и осталась в квартире одной из ее непременных принадлежностей.