Читаем Чиста Английское убийство полностью

-- А ты просто представь себе, Боб, -- философски пожимает плечами Уолсингем, -- что в тот вечер, в порту, всё прошло штатно, и Кит был благополучно доставлен "Треской" на Континент. И был там благополучно выслежен и убит людьми Капитана Жака -- он ведь изрядно засветился в том Флиссингене в прошлой операции, верно?

(При этих его словах каминный зал Скадборо исчезает, и на экране безмолвно -- в виде черно-белых дерганных кадров оперативной съемки -- идет точное воспроизведение классической сцены из "Крестного отца": убийство Луки Брази расшифровавшими его людьми Солоццо -- от кисти, пригвожденной ножом к стойке, до удавки; с Марло в заглавной роли, естественно.)

-- Внешняя контрразведка -- довольно опасная работа... -- подытоживает Уолсингем. -- И как тебе -- легче сейчас было бы от такой вот ясности?

-- Против этого трудно возразить, Том, -- криво усмехается Сесил. -- Только вот, чтоб вы знали: королева давеча поведала мне, будто интуиция шепчет ей о скором появлении на Континенте новой литературной звезды. И когда таковая не зажжется, нам, боюсь, придется испытать на себе настоящий гнев Ее Величества -- тот, когда она разговаривает с виновным тихим-тихим, ровным-ровным голосом. А потом она сдерет с меня мою ослиную шкуру и приколотит ее на дверь нашего стрэндского амбара -- в назидание преемнику...

-- Да уж, с возжиганием новой звезды могут возникнуть проблемы, -- качает головой Уолсингем, -- Великие поэты рождаются несколько реже, чем неплохие оперативники, увы... Нам, похоже, ничего остается, кроме как самим накропать полдюжины пьес, подражая стилю Марло, и опубликовать их на Континенте от имени какого-нибудь прощелыги.

-- Или -- наоборот, -- откликается вдруг со странным смешком Поули, "Человек, решающий проблемы".

-- В каком смысле -- наоборот?

-- Не на Континенте, а здесь. И не писать за кого-то, а распространить слух, будто за некого драматурга

пишет якобы чудесно спасшийся Драматург.

-- Забавная идея, -- кивает Уолсингем. -- Остался, правда, сущий пустяк: отыскать в Англии никому не известного поэта, хоть отдаленно сопоставимого с Марло.

-- Том, -- подает вдруг голос Одри, -- тот парень, с которым Кит работал над "Генрихом Шестым"... Он рассказывал.

-- Уилл Шакспер? Хм... А ведь и правда: Кит ругал его последними словами -- а это среди поэтов дорогого стоит!

-- Шакспер? -- разочарованно откликается Сесил. -- Никогда о таком не слыхал...

-- Так нам такой и нужен: молодой, талантливый, нераскрученный... находящийся под творческим влиянием Марло... Вряд ли для этой цели сгодится Грин или кто-то вроде.

-- Значит, берем мы этого самого Шакспера, -- ухмыляется Сесил, -- подсобляем ему приподняться на первых порах, а сами исподволь убеждаем всех вокруг, будто за него пишет Несравненный Кит... Интересно, много ли найдется читателей, способных поверить в такую конспирологическую бредятину?

-- А "всех вокруг" убеждать вовсе и не надо, -- откликается "Человек, решающий проблемы". -- "Способный поверить в это читатель" нам необходим ровно один; при том, что он, этот читатель, и сам хотел бы в это верить.

При этих словах все взгляды устремляются на Одри.

-- Вы просто конченные психи, -- безнадежно вздыхает любимая фрейлина Ее Величества.

-- Боюсь, что во всех иных вариантах мы -- покойники...

Уолсингем (разливая коньяк по стаканам):

-- Ну так как, леди и джентльмены -- "Марло умер -- да здравствует Марло"? Чокаясь или не чокаясь?

Четыре стакана в некотором сомнении зависают над столом, и поверх них загорается:


THE END




Сцена

после титров (post-credits scene)


Звук дверного колокольчика. Человек (на протяжении всей сцены его видно лишь со спины) открывает дверь. На пороге -- почтальон, протягивающий ему облепленный марками конверт:

-- Мистер Шекспир? Вам заказное -- с Континента, из Богемии. Распишитесь, пожалуйста.

Человек -- в кабинете; на его рабочем столе -- творческий бардак: исчерканные листы черновиков, изрядная стопка перебеленного, пара раскрытых фолиантов-справочников, пивная кружка с запасом гусиных перьев. Некоторое время он разглядывает невскрытое еще письмо, потом бросает взгляд на украшающий бюро небольшой дагеротип -- всем нынче известный "Портрет незнакомца" (которому, разумеется, приданы некоторые черты Ди Каприо) и вновь возвращается к конверту.

Оказывается, его вниманием завладели разноцветные марки (крупный план): их целая серия -- разные модели парусников. Великая морская держава...



Вместо послесловия




Чудесная Анна Н. Оуэн из университета Нового Южного Уэльса, консультируя меня по ходу написания этого текста, вложила в него столько своего "чистого боевого времени", что это далеко выходит за рамки называемого обычно "консультативной помощью". Мне остается надеяться, что время то было потрачено ей не впустую, и что в своем повествовании я не сильно погрешил против духа (о букве, понятно, речи нет) Елизаветинской эпохи, которую, вслед за Анной, причисляю к цвейговским "Звездным часам человечества":


Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное