Чистая вода

Вечер превратился в большой осенний праздник. Юн танцевал с Марит и Элизабет. Ханс же танцевал не с ней, а с женой и Марит, если успевал вклиниться между Юном и Георгом. Пол весь вечер не отходил от Герд; она плакала из-за того, что все кончено и водолазы уезжают. Карл, пока был в состоянии, плясал только с Маргрете и ни словом не обмолвился о мерзкой кукле, мисс Венус, спрятанной на сеновале.

Пили много, но дрались мало. Молодые владельцы лососевой фермы помирились с водолазами. И только в пятом часу утра Юн смог нетвердыми шагами направиться в сторону дома.

И снилось ему потом, что он стоит на стадионе и видит, как из крана течет вода. Все вокруг празднуют, шутят и смеются, а о воде забыли. Она льется и льется без всякой пользы, с шумом, который все нарастает, как гул водопада, и наконец так бьет по ушам, что Юн подбегает к крану и закрывает его – тем движением, каким любой человек приглушает слишком громко говорящее радио, когда хочет сказать нечто важное.

Но Юн – не любой человек. И он тут же получает веское тому доказательство. Ему никто не давал права выступать от имени остальных. И теперь все они вытаращили глаза, прервали разговоры, прекратили жевать и веселиться. Стояли как живой укор и скорбно смотрели на него. Юн оказался в центре всеобщего непроходящего осуждения. Он отнял у них живую горячую кровь, о которой с таким жаром говорил мэр.

Юн стоял, не шевелясь, раздавленный стыдом. Все стоял, стоял. И конца этому не было. Не было.

11

Юн валялся в своей комнате, дремал, грезил наяву, слушал, как Элизабет напевает на кухне. С тех пор как уехали водолазы, он почти не выходил из дому. Трех дней, проведенных на море с троюродным братом, ему хватило с лихвой. Работу эту он знал и ловить рыбу любил, но – бесконечные сутки, черный как деготь кофе, пустые сети одна за другой, попытка, неудача и снова попытка, доводящий до исступления бесконечный треп в радиорубке… Нет, не надо.

Он сходил на охоту, но гуси уже улетели. Зайцы, конечно, остались, но еще не побелели и прятались высоко в горах. Куропаток он никогда не стрелял – набегаешься, а в них одни кости, только саамам да горожанам развлечение. Правда, пару раз он прогулялся с Нильсом, починил точильный камень, поставил упавшую изгородь.

Внезапно дождь перестал. Осень кончилась. Неестественно зеленый мох покрылся тонким слоем снега. Ночи стали длиннее и быстро заняли собой почти все сутки. Но Юн по-прежнему дремал, сочинял разные истории, углубляясь в боковые линии сюжета, так что от одной жизненной развилки до другой основная история становилась все незаметнее, пока совсем не сходила на нет, словно тропинка на бесконечном болоте.

Потом на кухне громко стукнула крышка от чугунка и Элизабет перестала напевать. «Что-то будет», – подумал он сквозь дрему. Это затишье перед большими событиями.

На лестнице раздались шаги, скрипнула несмазанная петля, и в комнату вошла Элизабет. Он открыл глаза и уставился на нее, отупевший от сна.

– Я вдруг подумала, – сказала она, садясь на краешек кровати, – как ты узнал про письмо?

За долгие годы жизни с сестрой Юн научился, что, прежде чем отвечать на такие вопросы, надо десять раз подумать.

– Журналистка сказала.

– Нет, откуда ты узнал, что оно пришло?

– Ну…

Юн снова наполовину закрыл один глаз, чтобы лучше думалось. Не выдал ли он себя какой-то оплошностью, когда они вместе шли со стадиона? Обычно он не переживал из-за того, что его письма проходят цензуру, – ведь в конце концов ему их отдавали. Но Марит навела его на страшную мысль: а вдруг каких-то писем он не получил вообще?

– Ты роешься в моих вещах? – спросила Элизабет. – Проверяешь, не прячу ли я что-то от тебя?

– Иногда, – признался Юн, чтоб не кривить душой.

– Я все делаю для твоего блага, – ответила Элизабет. – Ты ведь это понимаешь? Журналистка решила писать о Лизе, но тебе от этого один вред. Это ведь из-за нее ты сам не свой, я же знаю!

Он снова закрыл глаза и молчал.

– Лиза уехала два года назад, даже больше. Ты должен ее забыть. Она тебе не пара.

– Не могу я, – ответил Юн. – Она сидит у меня в голове.

– Юн, перестань.

– Я пробовал – не получается.

– Должно получиться. Все забывается. Если я должна буду забыть Ханса – значит, должна и все.

– Ты не пробовала.

– Я знаю. Но пойми – она теперь совсем другая и… это больно говорить, но она, конечно, уже забыла тебя. Она… она…

– Да? – жестко сказал он и открыл глаза. – Продолжай.

– У нее есть друг, – произнесла Элизабет.

– Откуда ты знаешь?

– Ну… ходят разговоры.

– Где?

– Ты что, не в курсе? Везде.

Юн знал свою сестру так, как никого другого, и понял, что дело плохо. Не только по сути того, что она сказала, но и потому, что никак не выяснить, правду ли она говорит, даже если не врет. Слышала ли она пересуды по деревне или все-таки письмо было?

– Что ты рассказал журналистке? – спросила Элизабет.

– Ничего.

– Она считает, что Лиза пропала?

– Вот как…

– Юн, послушай меня. Я прекрасно понимаю, что для тебя отъезд Лизы стал катастрофой, но было бы только хуже, останься она здесь, – пришлось бы резать по живому.

– Как жене Ханса?