Чистая вода

Опять Элизабет. Если примешать сюда еще и ее, то история с письмами будет выглядеть гораздо глупее, чем думает заезжий полицейский.

– Ты хочешь сказать – она сама отправила письма или…

– Я ничего не хочу сказать. Письма не мои.

– В квартире, которую снимала Лиза, тоже нашли письма, в том числе от тебя. Но чего среди них нет, так это как раз ответов на письма, имеющиеся у нас. Не кажется ли тебе, что это странно?

Об этом Юн не думал.

– У нас есть основания предполагать, что их выкрали, – продолжал Германсен. – Ты в последнее время выезжал с острова?

– Нет.

– А в Копенгаген?

– Ну, это… Да.

– Что ты там делал?

Юн понятия не имел, что он там делал. Был, и все. Он редко мог сказать, почему поступил так или иначе, просто совершал то, что должен, исходя из всей своей жизни, точно как течет по своему руслу река.

– Лизу искал, – ответил он.

– Хотя знал, что ее там нет?

– Я не знал.

– То, что она пишет об отце, не очень красиво. Кроме тебя, она с кем-нибудь еще на острове переписывалась?

– Не знаю.

Германсен снова улыбнулся.

На обратном пути полицейский остановился на горном перевале и велел Юну выйти из машины. В багажнике у него оказалось ружье в кожаном футляре, обитом бархатом – очень дорогое сверхточное оружие, Юн никогда не видел ничего подобного, даже в рекламных буклетах. Ему было разрешено собрать ружье, он сделал это с трепетом и благоговением. Германсен открыл железный патронташ с пулями, достал рамку с мишенью. Оставшиеся часы того синего зимнего дня они лежали в сугробах и палили из ружья.

– Ты стреляешь как бог, – вот и все, что Германсен сказал. Этого эпизода со стрельбой полицейский никак не объяснил – он просто выпал из их общения как некая пауза. По крайней мере, Юн не мог связать его ни с чем, разве что Германсен хотел посмотреть, как он стреляет. Если, конечно, не считать своеобразным объяснением такой факт: когда они стали упаковывать ружья, полицейский кивнул и задумчиво пробурчал себе под нос, что стену дома перекрыли заново.

– Кое-что ты можешь, Юн, – сказал он. – Но тут не все сходится, да?

Юн открестился, сказал – да что он может? Стрелять, плотничать немного, а больше ничего.

Мимо проехала снегоуборочная машина, ей в хвост пристроилась вереница автомобилей. Шел густой снег, и, когда они миновали лес и выехали на просторы материковой стороны, движение замерло. Человек в форме дорожной службы сказал, что придется подождать: на повороте увяз автобус. Германсен хмыкнул: прямо как в Канаде; он прожил там в молодости несколько лет.

– Хорошо, что снегоуборщик случайно оказался здесь, а если бы он не ехал мимо?

Юн собирался ответить ему, что здесь снегоуборочные машины ездят не случайно, а в соответствии – если не застрянут – с расписанием паромов, но отвлекся при виде людей в машине впереди. Ханс и журналистка Марит. Германсен их тоже заметил, кивнул и дал гудок.

– Она пишет об этой истории с водопроводом, – пояснил он. – Муниципалитет обанкротился и теперь хочет законодательно признать дефицит своего бюджета.

Видя хорошее настроение полицейского, Юн задал второй за сегодняшний день вопрос:

– Ты думаешь, он мог такое сделать?

Улыбка Германсена стала еще шире.

– Он человек с идеями, – ответил полицейский. – И приехал сюда десять лет назад, чтобы их реализовать. В таких ситуациях люди порой совершают странные поступки. Как ты считаешь?

– Лизе нужны были деньги, – сказал Юн.

– Зачем?

– Она хотела съездить на юг, чтобы перевезти оттуда вещи и вернуться насовсем. Но отец не дал ей ни гроша. Тогда она пошла к Хансу.

– Когда? В тот же день, как исчезла?

– Да.

– Ты уверен?

– Э-э… нет.

– Но ты убежден, что она ходила к Хансу за деньгами?

– Да.

Глядя прямо перед собой, Германсен заговорил:

– Ханс, естественно, тоже ничего ей не дал. Поэтому на празднике ей пришлось просить уже у водолазов, точнее, у Георга – тоже своего прежнего дружка. Из-за денег они и разругались, как ты считаешь?

– Да.

– А ты не выдумал все это прямо сейчас?

– Нет.

– Почему же раньше мне никто об этом не говорил?

Этого Юн не знал, но Германсен и не ждал ответа – он уже топтался в снегу у передней машины. Постучал в стекло, минут пять поговорил с Хансом, перекинулся парой слов с Марит.

Вернулся он с пылающим лицом.

– Юн, давай с тобой порассуждаем, – начал полицейский. – Способ, которым была убита Лиза, почти ничего не говорит об убийце. Ее ударили тупым предметом, предположительно обухом топора – орудия убийства у нас пока нет, но мы найдем его, как только сойдет лед на Лангеванн… Почти все бьют обухом, потому что, если ударить острием, череп раскалывается во-о-т так. – Он обвел свою макушку пальцем, – ты как бы срезаешь человеку голову и воочию видишь, что натворил. Даже в состоянии аффекта большинство убийц отдают себе в этом отчет. Юн, что бы ты выбрал – обух или острие?

Юн выбрал бы обух.

– Ты в состоянии говорить об этом?

– Ну… да.

– По виду не скажешь.

Юн не ответил.

– Нам придется еще поискать. У меня было три возможных мотива и примерно столько же подозреваемых. Теперь ты добавил еще один – деньги. Как ни странно. Юн, а у тебя ведь самого есть деньги, да?

– Нет.