Чистота

Несмотря на постоянно сменяющих друг друга дежурных, когда инженер наконец открывает глаза, он может поклясться, что комната пуста. Лежащая на подушке собственная голова кажется ему мертвым грузом, собранным в кулак живым хрящом, который прирос к пеньку шеи. Боль ушла с поверхности и укрылась в белых глубинах его мозга. Ее пульсация вторит пульсации крови. При каждом ударе сердца Жан-Батист морщится. Приоткрыв дверь, заглядывает мадам Моннар. Видя, что его глаза открыты, что он, вероятно, ее видит, она очень быстро ретируется.

– Кто я?

– Вы? Вы доктор.

– А как меня зовут?

– Гильотен.

– Хорошо. А вас?

– Баратт.

– А как зовут нашего короля?

– Людовик.

– Вы помните, что с вами случилось?

– Немного.

– Немного?

– Достаточно.

– Нас посетил месье Лафосс, – рассказывает Лекёр. (Сколько часов прошло? Сколько дней?) – Думаю, доктор Гильотен рассказал ему о твоем… несчастье. Он поручил мне продолжить работу. Сказал, что не годится, чтобы рабочие бездельничали. Что время – деньги.

– Зигетта? – шепчет Жан-Батист, но его почти не слышно.

– Гляди-ка, – продолжает Лекёр, – Жанна прислала тебе лекарство. По-моему, какие-то травы. – Он показывает бутылочку. У него на руках мелкие черные пятнышки, явно от краски, которая не желает смываться.

– Наверное, приворотное зелье, – говорит Арман, который, оказывается, тоже в комнате, однако вне поля зрения инженера.

– Какой сегодня день? – спрашивает больной.

– День? Сегодня среда. Утро среды, – отвечает Лекёр.

Мари сидит на стуле у кровати и что-то ворошит у огня. Ему не хочется поворачивать голову, чтобы посмотреть, что именно. Любое неосторожное движение головой – и весь мир начинает дрожать и качаться.

– Зигетта? – спрашивает он.

– Что вам до нее? – говорит она. – Боитесь, снова явится? – И, не услышав ответа, добавляет: – Это ведь я вас спасла.

Свет в его окне – это белая простыня, застиранная белая простыня, которую складывают каждый вечер и снова вывешивают на рассвете. Постоянно у него больше никто не дежурит. Оставшись без присмотра, Жан-Батист тайком вылезает из кровати и сидит десять минут на стуле, держась за сиденье. На следующий день сидит уже полчаса. Теперь это как упражнение. Иногда, когда на него накатывает жалость – к самому себе, к суровому отцу, к призрачным жизням незнакомцев, к хладным кладбищенским костям, – он странно кривит рот, будто плачет без слез. Но бывает, он совершенно бесчувственен, спокоен и бесчувственен, пока окружающая сырость, его собственное дыхание и сквозняки не пробуждают его к жизни. Он разглядывает свои ладони, смотрит в камин, внимательно изучает картинку с изображением моста. Переводит взгляд на окно: тучи такого же цвета, как море в Дьеппе. Кто он такой, спрашивал доктор. Он Адам, один в своем саду. Он Лазарь, вынутый из гроба. Одна его жизнь отделена от другой провалом тьмы.

Приходит Гильотен отворить ему кровь. Флеботомия – обычная в таких случаях мера предосторожности. Сперва лекарь, как всегда, осматривает рану.

– У вас, нормандцев, великолепные крепкие черепа, – говорит он. – Вы ведь не откажетесь завещать мне свою голову, правда?

– Почему вы уверены, что переживете меня?

– Потому что вижу, каким женщинам вы оказываете предпочтение, – отвечает доктор, сосредоточившись на правой руке инженера и делая надрез у локтя. Кровь стекает в жестяную миску. – Не беспокойтесь, я возьму немного.

– Где она?

– Нападавшая?

– Никто не говорит мне, где она.

– Еще два дня назад она была здесь, в доме. Теперь ее услали подальше. К пожилым родственникам в Дофине. Они отличаются крайней религиозностью. Надеюсь, вы не станете возражать, ибо я одобрил этот план. Нет более действенного средства для пылкой молодой женщины, чем годик-другой бормотать новены в холодном доме в далекой провинции. Мне показалось, что у вас не возникнет желания подать на нее в суд. Мужчина может стать посмешищем, если решится судиться с женщиной при таких обстоятельствах. В случае вашей кончины дело, конечно, приняло бы иной оборот. Вы были любовниками?

– Нет.

– Я вам верю, – говорит доктор, скатывая шарик корпии, затем вкладывает корпию в ранку и аккуратно сгибает руку пациента. – Но если это была не любовь, не ревность, не страсть, что, по-вашему, подвигло ее прийти к вам в комнату и попытаться размозжить вам голову?

– Кладбище.

– Кладбище? Чтобы вы его не уничтожили? Значит, она еще более сумасшедшая, чем я думал. Будем надеяться, она не угробит своих родственников в Дофине. Не то я буду чувствовать свою вину.

– Сколько прошло времени?

– С момента нападения? Две недели. Немного больше.

– Мне нужно вернуться к работе.

– Я бы прописал месяц здорового воздуха в Нормандии.

– Но я уже вполне здоров.

– Вам нанесли очень сильный удар по голове. Последствия такого удара непредсказуемы и могут проявляться в течение долгого времени. Вы не ощущаете ничего необычного? Галлюцинации, провалы в памяти не беспокоят?

– Нет, – лжет Жан-Батист.

Доктор вытирает лезвие ланцета.