Чистые сердца

Алабай изо всех сил, что у него были, мотал головой из стороны в сторону, пытаясь разорвать черную свалявшуюся шерсть банхара. Изрядно устав, и оттого тяжело дыша, алабай начал замедляться и давать себе паузы для отдыха, при этом не отпуская шею банхара. Цухул, заметив это, схватил алабая за переднюю лапу, так удобно стоявшую прямо перед его носом. Крепко сжав свои зубы, с грозным рычанием он принялся мстить противнику за все те унижения, что ему пришлось вытерпеть. Кровь алабая окропила белую шерсть на израненной лапе овчарки, морду банхара, ощетинившуюся в яростном захвате, и мокрую вязкую землю вокруг. Стоит отдать алабаю должное. В этот момент он испытывал невероятную боль, но не заскулил и не ослабил свой захват на шее у черного банхара. Цухул, мотая своей головой, настолько сильно трепал переднюю лапу, что вся налипшая на неё глина слетела. Банхар был беспощаден, но алабай героически терпел. Всё изменил хруст дробящихся костей. От болевого шока глаза у алабая резко расширились, и на долю секунды он ослабил свои челюсти, но и этого было достаточно, чтобы Цухул отпустил окровавленную сломанную лапу и схватил шокированного и застывшего на миг алабая за нос. С ещё большей яростью Цухул, прокусывая зубами мокрый нос своего противника, замотал своей головой, а вместе с ней по инерции моталась и голова алабая. Охрипшим, обессиленным голосом алабай заскулил. Неизвестный человек в страхе схватился за голову и громко закричал на собак. Старый пастух, зычно свистнув, позвал к себе Цухула, и тот, будто ничего и не было, отпустил алабая и собрался уже было подойти к хозяину, но неизвестный человек, подавшийся к собакам на своей лошади, с размаху хлестанул своей плеткой по спине Цухула. Банхар оскалился от боли и получил второй удар, а затем и третий. Если бы Цухул вовремя не отбежал, его забили бы до смерти. Неизвестный человек подбежал к своему псу, внимательно осмотрел его, после чего тот, хромая и хрипя, пытался проковылять к банхару для продолжения боя. Он лаял, и лай его был невыносимо жалким.

Неизвестный человек нехотя достал из кармана побрякивающий медным звоном мешок и вынул из него несколько монет. Он швырнул их под ноги старому пастуху, в самую грязь, в довесок что-то рявкнул вслед и демонстративно плюнул на землю. Старый пастух остался безмолвным. Он тихо, по-старчески размеренно, развернулся и отошёл в сторону юрты. Братья смотрели на него с изумлением и непониманием. Посасывая во рту трубку, старый пастух раскручивал закреплённый серебряный набалдашник на плетке. Обойдя юрту, он скрылся за ней на несколько секунд, но тут же появился, выехав на незапряженной хромой кобыле, что паслась, неспешно пережевывая траву, за юртой. Крепко сжимая одной рукой гриву лошади, а другой плетку, лишенную набалдашника, он подался стремительным галопом к неизвестному человеку. Разлетавшаяся от лошадиных копыт глина и ржание чубарой кобылы остались без внимания неизвестного человека, увлечённого осмотром своего раненого алабая. И его неосмотрительность стала для него уроком.

Ощутив жгучую боль на своём лице, неизвестный человек закричал от неожиданного удара, отпрянув в сторону. Старый пастух, подъехавший к нему вплотную, взглянув неизвестному человеку в глаза своим безучастным взглядом, вновь одарил его удивленное лицо плетью. Неизвестный человек тут же сходу запрыгнул в седло своего коня и подался к кружившему вокруг него старому пастуху. Всадники сблизились и начали хлестать друг друга плетками по лицу что есть мочи. Их лошади вставали на дыбы, бодая и кусая друг друга. Банхар с алабаем, сцепившись вновь, продолжили рвать друг друга в клочья. Это была схватка людей, лошадей и собак. Это была битва крепости их духа. Тот, кто отступится первым, кто признает страх перед болью – проиграл, а равно – обязан уступить и отказаться от всякого своего притязания.

С каждым ударом плети старый пастух замахивался всё быстрее и бил всё хлеще, а неизвестный человек решался на удар реже и зажмуривался чаще. Рука старого пастуха, словно благословлённая в своей скорости самим степным ветром, била с такой резкостью, что Бурул, Харал, Санан и Тайшар, наблюдавшие за всем этим со стороны, уже не могли четко рассмотреть человеческую конечность. Вместо этого они видели только размывающееся очертание руки. В какой-то момент кнутовище плети старого пастуха звонко лопнуло, не выдержав нагрузки, но он, будто и не заметивший этого, продолжал бить буковой рукояткой прижавшегося к седлу неизвестного человека. Неизвестный человек завопил и слетел с жеребца, да так быстро, что пара ударов пришлась по пустому седлу. Упавший на землю, измазавшийся в грязи, он поднял вверх руки, прокричал надрывистым голосом что-то старому пастуху и бросил звенящий мешок с монетами. Это явно удовлетворило старого пастуха, который, словно ни в чем не бывало, развернул лошадь и отъехал к юрте. Цухул, услышавший свист хозяина, разомкнул свои челюсти и отпустил изнуренного алабая.